Дядя Коля терпеливо все сносил, потому что теперь у него
была цель.
Теперь он понял, что должен помочь хозяину. Для этого нужно
заставить Арсена вернуться к выполнению контракта. Видно, Сергей Александрович
не смог его уговорить. Ну что ж, он, Фистин, уговаривать не будет. Он его
заставит. Но прежде нужно хоть что-то о нем узнать. Поэтому он и вызвал Арсена
на встречу, готовясь принять на себя ушат грязи.
После встречи за стариком пойдут мальчики, чтобы для начала
выяснить его адрес. А там видно будет. Ушат, правда, оказался, побольше, чем
дядя Коля ожидал, и грязь была в этот раз уж очень грязной. «Ничего, – твердил
себе Фистин, возвращаясь со встречи, – сам ты тапком получишь по своей поганой
сморщенной морде».
Дядя Коля скудным своим умишком даже представить себе не
мог, что такое Арсен и его контора.
Полковник Гордеев смотрел в окно. Почему-то в грязную зимнюю
непогоду все улицы становятся одинаковыми, и в самом центре Москвы взгляду
представала такая же картина, как и на окраине, на Щелковском шоссе, где жила
Настя.
Виктор Алексеевич видел те же слякотные тротуары, коричневую
грязь, выплевываемую колесами машин, те же потемневшие от мокрого снега с
дождем пальто и куртки. Или это происходило не всегда, а только в этот день? В
день, когда и он, и Настя вынуждены были невероятным усилием воли перестать
быть самими собой и превратиться в отвратительных, циничных и злобных существ…
Гордеев смотрел на улицу через давно не мытое мутное стекло
окна и думал о том, что сейчас он будет загонять в угол одного из тех, кого
долгие годы любил, уважал, считал «своим», к кому относился как к сыну.
Сейчас он должен будет смертельно испугать человека,
перенесшего тяжелую драму и без того ведущего далеко не сладкую жизнь. Он
должен будет сделать ему больно, очень больно, он будет испытывать его
честность и стойкость, его ум и выдержку, и все для того, чтобы вынудить его
сделать то, чего нельзя добиться ни логическими доводами, ни уговорами. Он,
Гордеев, опять будет врать. В который уже раз за сегодняшний день? Он
почувствовал, что увязает во лжи, как в болоте, с каждым следующим шагом все
глубже и необратимее, и кажется, что пути назад уже не будет, ему так и
придется всю оставшуюся жизнь лгать, лгать, лгать, жене, коллегам, начальникам,
друзьям. Он никогда уже не вернется к себе самому, он станет другим,
придуманным, искусственным, фальшивым…
Гордеев услышал, как тихо открылась дверь, но не обернулся.
– Вызывали, Виктор Алексеевич?
– Вызывал.
Он медленно отвернулся от окна, тяжело опустился в кресло и
вяло махнул рукой, приглашая Ларцева сесть.
– Извини, что пришлось сорвать тебя с допроса.
– Да ничего, я в принципе успел все закончить.
– Ну да, ну да, – покивал Гордеев. – Я вот хотел с
тобой посоветоваться, ты же у нас лучший психолог в отделе. Беда у нас, сынок.
– Что такое? – напряженно спросил Ларцев. На лице его
не дрогнул ни один мускул, оно было окаменело-спокойным. И за этой
окаменелостью полковник видел огромное внутреннее напряжение человека, у
которого все складывается так плохо, что уже нет сил на проявление эмоций.
– Боюсь, что наша Анастасия сломалась.
«Господи, прости меня, как у меня язык поворачивается такое
говорить?
Стасенька, деточка моя, как же я, дурак старый, смог
допустить, чтобы дело зашло так далеко? Все высчитывал, выгадывал, сомневался,
тянул, надеялся, что обойдется. АН нет, не обошлось. Это ведь ты мне всегда
повторяла, что в нашей жизни ничего не обходится и не рассасывается само по
себе».
Ларцев молчал, и в глазах его полковник ясно увидел
застывший ужас.
– Еще вчера у нее были интересные идеи по делу
Ереминой, а сегодня утром она мне заявила, что перспектив раскрытия не видит,
все ее версии лопнули и ничего нового она придумать не может. И вообще она
плохо себя чувствует и взяла больничный. Что из этого следует?
Ларцев по-прежнему молчал, только ужас в его глазах стал
постепенно сменяться безысходностью.
– Из этого следует, – монотонно продолжал Виктор
Алексеевич, глядя куда-то мимо Ларцева, – что либо она взяла деньги у
преступников, либо ее запугали и она струсила, сдалась сразу же и без борьбы. И
то, и другое одинаково мерзко.
– Да что вы, Виктор Алексеевич, быть этого не может, –
наконец произнес Ларцев каким-то не своим, чересчур звонким голосом и полез в
карман за сигаретами.
«Конечно, не может, – подумал полковник. – Это ты правильно
сказал.
Только фокус-то весь в том, что ты так не думаешь. Ты
прекрасно знаешь, что ее запугали. Ты говоришь про Анастасию чистую правду, и в
то же время врешь. Вот ведь какие штуки жизнь выкидывает! Ладно, стало быть,
признаваться ты не хочешь. Я дал тебе шанс, но ты им пренебрег. Твой страх перед
ними сильнее, чем доверие ко мне. Давай, доставай свою сигарету, сейчас будешь
зажигалку полчаса искать, потом она у тебя сработает на двадцать пятый раз.
Тяни время, думай, как меня убедить, что Настя честная, но слабая. Валяй,
сынок, убеждай, я сопротивляться не буду. Поломаюсь для виду и, может быть,
соглашусь. Я уже так сам себе противен, что готов согласиться с чем угодно».
Ларцев наконец прикурил, глубоко затянулся, еще несколько
секунд искал пепельницу.
– Мне кажется, вы преувеличиваете, Виктор Алексеевич.
Это ее первое живое дело, она с ним ковыряется полтора
месяца, результата нет, ну и естественно, что она устала. Ведь до сих пор она
чем занималась? Сидела в кабинете и анализировала информацию, цифирки
складывала, проценты считала. Да она преступника-то живьем никогда толком и не
видела. А как стала работать наравне со всеми, сразу поняла, что ее
теоретические изыски никуда не годятся, с ними убийство не больно-то раскроешь.
Вот и распсиховалась. Да и кто бы стал на нее давить? Чего такого особенного
она могла нарыть в этом убийстве? Дело примитивное, потерпевшая – пьянчужка,
кому она нужна-то? Какой такой мафии это может быть интересно? Нет, это
совершенно не правдоподобно. А Настасья у нас девушка нервная, впечатлительная,
здоровьем не блещет, так что итог, по-моему, вполне закономерный. Не надо
думать о ней плохо.
«Нехорошо, сынок, нехорошо. Или ты забыл, как она целую ночь
провела один на один с наемным убийцей Галлом, который пришел, чтобы ее убить?
А может быть, ты не знаешь, как два месяца назад она раскрыла опаснейшую группу
преступников, с которыми общалась ежедневно и за которыми числилось полтора
десятка трупов? Ничего ты не забыл, сукин сын, но ты гнешь свою линию, и я тебя
понимаю. Иначе ты и не можешь. Ты должен меня убедить в том, что Настасью никто
не запугивал, что ее отказ от работы по делу – решение совершенно добровольное.
Ну что ж, валяй, старайся. Свой интерес ты все-таки блюдешь и пытаешься заодно
из меня информацию вытащить. Ждешь, что я кинусь рассказывать тебе, чего такого
особенного она нарыла в убийстве Ереминой? Жди, жди».
