А Пастуху, получается, – нет. И довезет он парня до Города-в-Степи, не развалится, а там – будем посмотреть, как говорится. Все одно – расстанутся. Но это потом. А сейчас – данность: паренек попался странноватый и себе на уме – так это ж любопытно! Есть дорога, а приложением – пустое и все ж приятное занятие: болтовня о том, о сем, ни о чем. У Пастуха редко выпадают случаи просто поболтать, все больше молчать приходится. А тут…
Брату давно не двенадцать. Брату нынче – двадцать четвертый пошел. Он сам по себе. А было двенадцать – так любое свидание с Пастухом праздником выходило. Для обоих. Хотя в это время Пастух нечасто вырывался к брату в детдом, война на юге все не кончалась и не кончалась…
Жизнь такая скверно сколоченная.
Однако рано и зряшно было пытать мальчишку вопросами о жизни. Не скажет. Пока. Причины у него на то, очевидно, есть. И одна из них тоже очевидна: мальчик явно не тот, за кого себя выдает. Чем это может грозить делу вообще и Пастуху в частности? Сам себя спросил, сам себе ответил: пока ничем. Пока они едут по трассе, мальчик привязан к водителю… ну, хотя бы ремнем безопасности, фигурально выражаясь, а когда доедут до финиша, то отпустит Пастух пацана на все четыре и забудет о нем. А думать, что он – засланный казачок, так это уж и вовсе помешательство, даже для сверхосторожного Пастуха. Да и кем засланный? Разве только Наставником? Нет, Наставник абсолютно уверен в Пастухе, поскольку держит его на крепкой веревочке: на одном конце Пастух, а на другом те «овны», кого этот Пастух отправил в Царство Небесное. Если что не так, то и Пастуху туда же дорога скатертью ляжет. Он у Наставника не единственный спец по казням, есть и иные. Пастух их не знает, но знает об их существовании…
А мальчик совсем не похож на брата Пастуха. Тот в свои двенадцать был не слишком самостоятельным: компашка в детдоме не самая тихая сбилась, да брат в ней не на первых ролях числился. Пастух, когда случалось, ехал к нему хоть на день, даже на пару часов, только выпадала такая оказия редко. Забрать бы его тогда – и в другой детдом. Но понимал: в другом спокойней не выйдет.
– Зовут-то тебя как? – поинтересовался наконец у попутчика.
– А так и зовут, как зовете, – ответил парень. – Мальчик я. Или Пацан. Чем не имя? Выбирайте, я на любое откликнусь.
И Пастух согласился: имя. Даже два. Не хуже и не лучше, чем у него, Пастуха. И счел должным представиться:
– А я Пастух.
Мальчик кивнул, как подтвердил сказанное. А Пастух все ж полюбопытствовал:
– Как ты понял, что я тебя Мальчиком называю?
Тот глянул, как на недоношенного:
– А я что, на девочку похож?
И дальше молча поехали. Будто краткий ритуал представления друг другу поставил точку в ни к чему не обязывающей болтовне, распасовке слов-мячиков. Не так чтоб очень жирную, но все же. Тот же Батя, когда заходил в спальню, где двадцать девять разновозрастных обалдуев, не признавая отбоя ко сну, орали, швыряли друг в друга тяжелые, набитые ватой подушки, тот же Батя гаркал по-командирски:
– Ти-хо!
И все затыкались, потому что знали: кто не заткнется, тому ночевать в классе, а там – не на чем, на столе разве, и – холодно.
А Батя слушал тишину секунд двадцать-тридцать, нежил ее, лелеял, улыбался, а потом говорил:
– Ну, прям, тихий ангел пролетел.
И это было очень жирной точкой дня: спать и вправду пора пришла.
Брат, помнил Пастух, после этого «тихого ангела» вырубался мигом. Как и впрямь сигнал дали. Совсем ребенком был: еле-еле шесть стукнуло.
А мальчишка-попутчик меж тем тоже вырубился. Заснул, прислонив голову к двери, к стеклу дверному, тело расслабил во сне – этакая театральная кукла, марионетка, из которой вытащили ниточки. Почему-то именно так Пастух подумал. Книжные, конечно, аллюзии, или телевизионные, марионеток Пастух никогда «живьем» не видел.
Он, не глядя, протянул правую руку назад, зацепил свою куртку, валявшуюся на заднем сиденье, накрыл, как сумел, спящего. Утро все ж. Прохладно.
А тот спал.
Времени натикало – за полдень. Ехать еще и ехать. Часов шесть, если ничто не помешает.
Три из них пацан проспал под курткой Пастуха. Проснулся оттого, что Пастух остановил машину. А остановил он ее аккурат у придорожной харчевни, где в данный обеденный момент гостевали фуры. Выключил зажигание и легко тронул пассажира. Тот открыл глаза, как и не спал столь долго и крепко, сел разом, глянул в окно, спросил:
– Сколько осталось?
– До Города-в-Степи? Часа три, три с полтиной. Перекусить не желаешь?
– А что делать-то? – вопросом на вопрос. Выбрался из машины. – Пошли. Только у меня денег нет. – Последняя фраза не прозвучала извинением, но лишь констатацией факта.
– У меня есть. – Пастух тоже факт констатировал. – Хватит на пару.
Мальчик оказался из малоежек, попросил принести тарелку гречневой каши и чаю. Пастух не стал любопытствовать: что так хило да не экономит ли он чужие деньги; не его забота подорожных малолеток от пуза кормить. Да и брата в очередной раз вспомнил: тот в таком возрасте тоже ел с горем пополам. И не потому, что не хотел, а потому что в детдоме рацион был нещедрый. Вряд ли за десять лет что-то сильно поменялось в неизменно скудной сфере госпризрения. Мальчику поесть бы на халяву от пуза – так нет. Стесняется?..
Но это уж было Пастуху до лампочки!
Ели молча.
Мальчик вдруг спросил:
– А у вас дети есть?
– Тебе зачем? – Грубо получилось, но по делу.
– Просто спрашиваю. Нельзя, что ли?
– Можно. Нет у меня детей. Брат есть. Младший.
– Как я?
– Много больше. Почти взрослый уже. Или совсем взрослый…
– Брат – это хорошо, – задумчиво протянул Мальчик. Помолчал. Осмысливал, видно: как это хорошо, когда брат есть… – Он с вами живет?
Грустный вопрос для Пастуха.
– Отдельно. У меня работа разъездная, а он в Городена-Левом-Берегу живет. Самостоятельный уже… – Правду, в общем, сказал. И где живет, и что самостоятельный. Чересчур… – Видимся вот только редко, жизнь такая заковыристая…
Мальчик ответом удовлетворился. Доскреб кашу с тарелки.
– Поел? – Пастух помахал тетке-официантке. – Сладкого чего будешь?
– Спасибо. Сыт.
Может, и не соврал.
На всякий пожарный, уходя, купил в буфете две большие шоколадины с портретом девочки на обертке – в дорогу. Девочка гляделось румяной и уж точно сытой.
Отъехали от стоянки, встали на трассу, Пастух дожал педаль газа до ста тридцати в час, покрытие худо-бедно позволяло, а резина на машинке была нестарой. Да и трасса – не переполненной. Ехали – молчали. Если честно, то Пастуху нравилось, что мальчик немногословен. Говорить надо тогда, считал Пастух, когда есть о чем – раз, и два – если тема к месту и ко времени проявилась. Комбат, помнится, не любил многословных в деле, он признавал только два варианта. Первый – «задание выполнено», второй… Нет, второго по определению быть не могло: про «не выполнено» сказать было, как правило, некому. Ну, Пастух в этом смысле был не столь категоричен, как Комбат, любил что-то обсудить, когда это «что-то» казалось интересным или важным. А пока – дорога и небо над ней: что обсуждать? Попутчика взял правильного. Хотя все-таки странноватого…
