А мотоцикл лег сверху. Тот самый шоссейник-японец, о котором в досье…
Двенадцать секунд, отметил Пастух.
И тишина разорвалась мощными моторами остальных – на эти секунды отставших! – мотоциклов, седоки пытались их затормозить, но те виляли по сухому асфальту, рыча и визжа резиной, а седоки сбавляли обороты, сбрасывали скорость, но мотоциклы инерционно влекло вперед, кто-то падал, кто-то вскакивал и бежал, чтобы чем-то помочь Спортсмену, чтоб хотя бы шлем снять…
Вечная спонтанная ошибка дилетантов: снять шлем с упавшего.
А Спортсмен всегда и во всем хотел быть первым: в службе, в бизнесе, в любви, в гонке.
И был…
Пастух ничего этого уже практически не видел. Разве что боковым или каким-нибудь задним зрением, если все это не фигура речи.
Он ушел.
Он ничем не рисковал: падение головой вниз с высоты даже полутора метров плюс падение сверху тяжеленного куска железа – все это, увы, несовместимо с жизнью, как выражаются доктора. Плюс – снятый шлем, то есть сдвинутые шейные позвонки, что в девяноста процентах – кирдык гонщику.
Впрочем, точнее, почти ничем не рисковал.
Фигурант теоретически мог остаться в живых. Те же доктора так же теоретически смогут вытащить его из смерти и оставить жить – овощем, приложением к койке. Теории ничего не доказывают, они лишь помогают потянуть время.
Кстати, о времени.
У Пастуха в запасе есть еще целых три дня – из отпущенных им самим на выполнение акции в Городе-в Степи. Можно будет исправить брак. Это несложно. Но тогда в беспорочном послужном списке Пастуха непременно появится какое-нибудь примечание: мол, недостаточно продумал акцию, поспешил, увлекся внешней ее стороной, вторая ошибка влечет за собой немедленную ликвидацию исполнителя.
Теоретически – так?
Даже теоретически – никак!
Хотелось верить.
Нормальным шагом – бег сейчас был бы лишним, подозрительным, пусть даже время за полночь! – дошел до основной трассы. Понимал, что со странным негабаритным грузом в руке он выглядит, как минимум, сумасшедшим, а как максимум, татем ночным. Но не встретил и не учуял никого. И вряд ли кто-то таился в кустах и деревьях. Хотя скоро появятся: шум от аварии в неподвижном ночном воздухе был слышен в поселке. А через какое-то недолгое время всех уж точно поднимут сирены полиции и «скорой помощи». Но Пастуха здесь уже не будет. И драйвер с фуры, которую Пастух остановит, если и узнает об аварии, то вряд ли совместит ее с появлением в кабине попутчика.
А и совместит – то что? Ночью все кошки серы…
Он встал на обочине и уставился в ночь.
И услышал сзади:
– Он совсем мертвый?
Резко, слишком резко обернулся:
– Откуда ты здесь? – Сам почуял нотку испуга в собственном голосе.
Ну не любил он сказок, фантастики и вообще неожиданностей!
Тем более невероятных…
А Мальчик стоял перед ним в сине-черной полутьме и по-взрослому, без улыбки смотрел на Пастуха.
– Из Города, – ответил.
– Откуда ты знал?.. – Дурацкий, в принципе, вопрос, зато ответ был внятным.
– Что вы здесь?.. Я следил за вами.
Пастух резко выбросил свободную левую, схватил Мальчика за грудки, рванул на себя – майка порвалась до пуза. И странно: ситуация – бред полный, великий Пастух не заметил слежки. Да и с чьей стороны? Со стороны двенадцатилетнего пацанчика! Пастуху бы на себя злиться, а он…
Отпустил мальчишку.
Тот пытался соединить разорванные части.
– Ну вот, – беззлобно сказал, – майке конец пришел.
– Да купим мы тебе майку, купим, – рявкнул по инерции злобно. И вопрос получился злобный и глупый, даже два подряд: – Зачем следил? Как ты мог за мной следить, что я тебя даже не почуял?
– Не знаю, – ответил Мальчик. – Просто следил.
– А зачем, зачем?
– Я же один здесь, в Городе…
– Тогда какого хрена ты сбежал из квартиры?
– Я же чувствовал, что мешаю…
– Сучонок. – Пастух внятно и смачно произнес слово.
Но не как выругался, а даже с легким оттенком уважения.
Сам это понял, застыдился, но тут к месту и фура показалась.
Замахал рукой.
Водила тяжко, шумно и длинно притормозил. Перегнувшись через сиденья, открыл правую дверь:
– В Город, что ли? Садитесь. Груз назад положь… – и, как уселись, перешел к ночному допросу: – Чего это ты с пацаном посереди ночи бродишь? Из дома выгнали? Ну, тебя – понятно. А малого за что?
– Мы в гостях были. – Мальчик легко и непринужденно опередил Пастуха. – Мамины родители здесь живут, мы навещали…
– Чего ж не заночевали? – Водила был настойчив.
Скучно ему. А тут – какие-никакие, а все ж собеседники.
– Мы ночевали, – складно и убедительно врал Мальчик. – Целых две ночи. А сегодня не стали ночевать. У нас – билеты на самолет. В восемь утра рейс. В Столицу.
– Тогда я вас у поворота на Аэропорт высажу.
Помолчали.
Водила заметил:
– Батька-то твой закемарил. Разбудить?
– Не надо, – ответил Мальчик. – Пусть поспит. Он устал сегодня…
Они нынче поменялись ролями: Пастух спал, а Мальчик караулил его сон.
Пастух проснулся, как и уснул: внезапно и сразу.
Он, в общем-то, и не спал – в буквальном смысле слова. Он мог подолгу не спать, немалым опытом проверено. Да и за годы войны как-то ненароком наблатыкался то ли спать, то ли не спать, а вернее, какой-то половинкой мозга уходить из действительности, а вторую оставлять на стреме. И, в общем-то, высыпаться. Хватало. Соратники об этом знали и завидовали, а Комбат тоже завидовал, но беззастенчиво пользовался редкой особенностью подчиненного.
– Ты же все равно выспишься, даже половиной башки, – убеждал он, – а пацаны покемарят от души. И тебе зачтется. А я тебе потом отпуск дам. На трое суток.
Чаще – врал. Но дважды давал. И Пастух мотался в детдом – к брату. Это сразу после первой войны случалось, когда Пастух еще служил на Юге, и попозже – когда готовился к поступлению на спецкурс Разведки.
Хорошее время было. Честное. И очень ясное: где друг, где недруг…
А водила с пацаненком разговоры разговаривать не стал, не захотел. Молча ехали, а потом он сообщил:
– Ваш поворот, мужики. Кончай ночевать!
Вытаскивали груз, водила все ж спросил:
– Чего это такое длинное?
– Штатив для фотоаппарата, – сказал Пастух, обретший вторую половинку мозга.
