Пастух обогнул дом, обнаружил слегка протоптанную тропку и пошел по ней. Он слышал негромкие голоса охотников, чуял воду рядом, обок почти. Она, вода, возникла как бы сразу и вся – большая, ровная, серая, неподвижная в полутьме. Если вспомнить карту, то это серое и было частью водохранилища. Пастух протанцевал на цырлах до уреза воды и проводил взглядом три лодки, довольно легко и споро уходящие вдоль берега в темноту. И бесшумно. Как во сне. В каждой было по три человека. То есть одна шла без егеря.
А здесь, на берегу, где они были привязаны, осталась еще одна, четвертая – ну, прямо, как специально для Пастуха. Не иначе – лодка третьего егеря, который сачканул.
Он вытащил из кармана куртки свой компактный десятикратный биноклик, заглянул в него. Лодки шли ровно, скрывались за камышами, торчащими из воды. Как в немом кино. К тому ж и цвет еще толком не пришел в мир.
Пастух вошел в оставленную лодку, взял весло и, стараясь не шуметь, погреб следом. И прятаться особо не надо было. Лодка шла тихо-тихо, как и те, с охотниками, камышовые заросли закрывали ее от стороннего глаза, но настороженное ухо ловило в серо-черной рассветной тишине не сами слова, скупо говоренные охотниками, но как бы их отражения – от тех же камышей, от воды, от низкого пока неба, наконец.
Плыли недолго: минут пятнадцать навскидку.
Лодки впереди куда-то пристали, явно высадили кого-то. Но нет, через секунд двадцать понял Пастух, не высадили, а с лодкой и оставили. А дальше два суденышка ушли. И пассажиров на них было – пятеро. Кто именно – ну, таких подробностей в полутьме не разглядишь.
Пришла пора причаливать. Если он, Пастух, поплывет за ушедшими лодками, то те, кто остался в камышах буквально метрах в шестидесяти от него, увидят его лодку на раз. Это ему надо?
И он тоже свернул в камыши. В конце концов, ничего смертельного не случилось. Причалил лодку метрах в двадцати от предполагаемой высадки первой группы охотников числом два, присел на корточки, надавил указательными и средними пальцами рук на впадинки под ушами. Так он мог слышать лучше. Даже шепот, если не очень далеко. С войны еще привык, там и особенность эта странная у него выявилась. Будто на кнопки давишь, и включается в башке или, конкретно, в слуховом аппарате некое неведомое дополнительное устройство, внятно усиливающее возможности человеческого слуха. То есть личного слуха Пастуха. У его армейских братанов таких устройств не имелось.
Ясный болт, эксплуатировали командиры Пастуха почем зря. Но чаще всего – не зря.
А и здесь устройство пригодилось, чего и ожидал.
Двое говорили полушепотом.
– Минуты через две-три солнце появится.
– Успеваем.
– Уточки-то как плавают… Прям живые…
– Не отвлекайся. Твой запад, мой восток.
– Годится…
Затихли.
Ветер почему-то пошел, расшевелил камыши.
Два взрослых грубоватых голоса. Не тех, кто нужен. Те голоса Пастух помнил. И папин, и сына.
Можно уходить.
Он с некой тоской глянул на оставленную лодку. Нельзя на ней. Увидят – раз, а два – маневра нет. Значит – через камыши на бреющем полете. Где наша не пропадала!..
Ветер по-прежнему шумел в камышах. И Пастух воспользовался этим несильным, но не прерывающимся шумком, и медленно, чуть не по воздуху над мягкой, камышом же крытой землей пошел вглубь, отдалившись метров на десять от воды, свернул вправо, там камыш почему-то был реже, прошел-пробежал на цырлах метров сто – сто тридцать, а может, и больше – трудно было в этом шуршащем лесу засечь расстояние! – и будто бы поймал слово на лету.
– Солнце! – вот какое слово поймал.
Вторая пара охотников была где-то рядом. Должна быть.
А солнце и не взошло вовсе, даже не выглянуло из-за горизонта, а просто выбросило лучи, и небо сразу же из серого стало голубым, а камыши с чего-то вдруг зашевелились излишне, зашуршали, зашептались, и вся эта невольная аллитерация на «ш», потребовавшая от охотников мгновенного внимания и сосредоточенности – вот сейчас утки пойдут! – легко позволила Пастуху прокрасться вперед на три шага и сквозь камышовую изгородь увидеть этих вторых.
Кто они?..
Чуть раздвинул камышовую изгородь.
Отец с сыном стояли на лодке и ждали уток.
Есть!
Не пришлось топать лишнего. Нечасто такая везуха…
Сын стоял на носу и держал ружье наизготовку, а отец – на корме и тоже был готов к пролету стаи.
Резиновые чучелки, вполне похожие на живых птиц, уныло дрейфовали на чистой воде. Типа живых привлекали.
А живые пока не шли. Небо, как в театре на детском спектакле, становилось все голубей и голубей, будто некий театральный дядька-осветитель плавно движет пальцами тумблерчики на пульте…
И додвинул до упора.
И свет вокруг внезапно и сразу стал мощным, ослепляющим на секунды и жарким. Это вышло солнце.
Его еще не было видно за могучей стеной камышей, обступивших воду по эллипсу, но уткам и не требовалось что-то видеть.
Пастух вообще ничего не знал про уток. Разве что ел как-то. Но когда он увидел стаю, что-то возникло под ложечкой, замерло холодным комочком, подержалось секунду и бухнулось вниз – ах, как же красиво и мощно они летели!
Можно было сказать: шли на бреющем. Но что бы это значило? Для самолета – низковато, а для уток…
Пастух в своей не очень длинной пока жизни, как сам считал, повидал все. Но полет уток над камышами – елки-палки, это было фантастическое зрелище. Не для бывалых охотников, вестимо, они уток бьют – сначала и едят – потом. Прагматики хреновы!.. Но и сам Пастух всю сознательную жизнь воспитывал, холил и лелеял в себе любимом прагматизм. Все вольные наречия типа «красиво», «неповторимо», «прекрасно» были для него чем-то жутко литературным, не применимым для обычной жизни.
Ну, скажи ему: красиво утки летят. Он бы переспросил: а как это – красиво лететь?
И хрен бы кто ему объяснил…
А тут – вот они. И летят. И красиво – глаз не оторвать. Без объяснений.
Но опытный и мудрый охотник на носу лодки вскинул полуавтомат, прицелился в «голову» стаи – уже на улете, уже уходящей из зоны прицела, нажал курок и – в божий свет, как в копеечку…
И сын медленно, как в съемке рапидом, повернулся к отцу – то ли чтоб спросить что-то, то ли посоветовать, но вряд ли, потому что утки летели космически быстро, или казалось так, они были на излете из видимой зоны обстрела, и явно не до лишних слов было, и сын вскинул двустволку, чтоб исправить промах отца…
и пора пришла…
и Пастух, не думая, не осознавая ни хрена, на инстинкте одном мягко прыгнул к нему сзади, качнул лодку, обхватил его лицо ладонями, средними пальцами сильно нажал на глаза, как бы выдавливая их, выталкивая из орбит…
