и сын, роняя оружие, прижал руки к лицу, крича что-то, но неслышно, потому что ему было пронзительно больно, а Пастух зажал ему еще нос и рот…
и, задыхаясь от боли и отсутствия воздуха, теряя сознание, парень начал сползать, оседать на мокрое дно лодки под ноги Пастуху, а тот отпустил его…
и отец, медленно-медленно, как бы всего восемь-десять кадров в секунду, поворачивался к сыну, вскидывая ружье…
и Пастух перехватил падающую из рук сына двустволку, не прицеливаясь, в упор саданул дробью номер восемь в круглую башку отца, разнося ее в красно-белые клочья…
и уронил двустволку в воду…
и прыгнул назад…
и понесся сквозь камыши…
и время пошло, как ему положено.
Он убил Депутата. Сам. Как задумал, так и получилось.
Случай? Везение?
Нет. Расчет и опыт.
А иначе и быть не могло.
Но убил-то не он.
Уж точно – не он!..
Откуда бы взяться здесь случайному пришлецу? Охота – для своих. Чужие там не ходят.
Просто мальчик-сын слишком поздно среагировал на уносящуюся из зоны обстрела стаю, не справился с оружием: руки, что ли, дрогнули, стволы вниз пошли, а крюк спусковой нажал как бы автоматически…
Милый-милый термин: «как бы»…
Убийство по неосторожности. Три года застенков…
Да что там! Адвокаты вытянут парня. По той статье Кодекса он получит максимум три года условно. Или даже меньше. Он же еще – мальчишка. Плюс – друзья отца. Условный срок – максимум, а по минимуму…
Может и вообще просквозить.
И будет у сына покойного Депутата долгая несчастливая жизнь.
Отца-то убил он, он сам, вариантов нет. А все рассказы про кого-то неведомого и страшного, который прыгнул в лодку из ниоткуда, сделал больно – сыну и смертельно – отцу…
Ну, это не для следствия. Это для медицины. Которая, кстати, может всерьез признать в парне какую-нибудь редкую психопатию и напрочь откосить его от следствия и суда. Что будет правильно. Он-то ни в чем не виноват. А его страшное знание пусть останется с ним. Херово ему, конечно, будет поначалу: он несет в себе правду, но объяснить оную не в силах, и не верит никто…
Время лечит.
Пастух бежал через кусты, минуя дорогу, что шла к базе от трассы. На всякий случай. Хотя по дороге – скорее. Да и вряд ли в сей час кто-то здесь бродит всю ночь одиноко. И погони не предвидится. Если только со стороны…
Только с какого ж панталыка – со стороны? Стрельба из охотничьего оружия в округе для окрестного люда – как звон комаров, как шорох камышей, как крики птиц. Фон жизни.
Да и друзья по охоте вместе с егерями сами вряд ли скоро встрепенутся. С чего бы? Охота ж… Как говаривал герой старого кино: «Стреляли…» И чего рыпаться? На то и охота, чтоб стрелять. Вот по ее завершении…
Разве что сам парень придет в себя и поднимет тревогу. Когда очухается. Минут через пять, наверно, Пастух его даже не вырубил. Так, нейтрализовал на чуток…
Глаза, кстати, некоторое время ныть будут. С час, может…
А со временем, все уляжется. У всех укладывается, и у него тоже. Разве что осадочек останется – на всю жизнь. Типа: что это было?.. Да и было ли что…
Пастух выбрался из местных зарослей метрах в пятидесяти от машиненки. Она стояла себе смирно, а Мальчик сидел, как ему Пастух прописал, смирно и устало. Не спал. Взглядом встретил Пастуха, когда тот в машину садился. Странным. То ли удивление в нем было, то ли недоумение. Тонкости! Пастух вечно путал эти два термина.
Он завел авто, развернулся на пустой шоссейке и газанул прочь от Города. В следующий Город. В последний на нынешнем пути. В общем, толково, что Мальчик сюда сам добрался, время сэкономили.
Молчали привычно. Хотя Пастух видел, что Мальчик так и рвется задать какой-нибудь необязательный вопрос типа «Ну, как?», на который только и ответить: «Штатно!» И Пастух, которого странно тяготило молчание, сказал первым:
– Ну, вижу ж, что невтерпеж. Спрашивай…
Мальчик паузу подержал и спросил угаданно:
– И как все прошло?
– Штатно, – ответил Пастух, постепенно приходя в себя.
Смешно говорить, но он устал. Невесть от чего. То ли от постоянного недосыпа, который почему-то стал на него действовать, то ли от действительно напряженного бытия, от необходимости принимать решения на бегу, потому что все аналитические бумажки, в которых подробно описывается мирная жизнь фигурантов, их милые привычки и традиции, – все эти гребаные бумажки не в силах подсказать – как лучше.
И никто не в силах, дурацкие сожаления. Кроме Пастуха – никто.
А Пастух, вона как, устал. И башка притухла несколько.
И Мальчик – будто подслушал.
– Устал? – спросил он.
И Пастух головой мотнул: мол, да.
Да, да, да, устал! Что несвойственно Пастуху. По определению!..
Или оно теперь не канает – определение это гребаное?..
А Мальчик спросил нежданно:
– Ты давно с братом виделся?
– С чего это ты? – удивился Пастух.
Мальчик никогда ничего не спрашивал у Пастуха о прежней жизни, не мог спрашивать, потому что ничего толком о ней не знал. Может, он, Пастух, запамятовал чего-то? Может, когда-то он словом обмолвился – лишним?
– Просто спрашиваю, – ответил Мальчик.
– Откуда ты о нем знаешь?
– Ты говорил как-то.
– Да?.. – Ну, не помнил он, что говорил. Неужто память сбоит? Это хреново… – Давно не виделся.
– А хотел бы? – настаивал Мальчик.
– Хотел бы, – раздражаясь, ответил Пастух. – Тебе-то что?
– Мне – ничего. Так просто… – Помолчал. Еще спросил: – Очень гадко было сегодня?
Ответ: да. Но ответить так нельзя.
– Штатно, – повторил уже не однажды сказанное Пастух. И ни с того ни с сего добавил: – Но и гадко все-таки тоже…
И замолчал. Потому что и впрямь было гадко. Хоть проблюйся. Да толку-то?..
А уж и к семи время подходило. И солнце вовсю шпарило. И на дороге как ниоткуда появились машины, идущие туда же, куда и они путь держали – в Город-Отца-Космоса, и чувство голода пробудилось не ко времени.
– Есть хочешь? – спросил Мальчика.
– Невредно было б.
– Часок потерпишь? Нам лучше бы отъехать подале…
– Не вопрос, – согласился Мальчик. – А можно я спою?
Странным показался вопрос. Сколько вместе – не высказывал желанья попеть.
– Да пой на здоровье!
И Мальчик тихонько запел, голосок у него приятным был.
