Информация, исправно поставляемая Бокром и его командой,
однозначно свидетельствовала о том, что те трое следят только за Дарьей, все
остальное время тратя на шмоточные дела. Опять же получается два варианта: либо
псих жив и за ним следят какие-то другие люди, либо за ним не следят совсем.
Если в этой организации так много народу, что они могут себе позволить выделять
на каждый объект по три человека, то опять-таки непонятно, почему эти люди не
меняются. Куда разумнее было бы не заставлять одну и ту же троицу пасти на
протяжении двадцати трех дней одного и того же человека, а перебрасывать их с
объекта на объект, чтобы снизить риск, что их заметят и узнают. Что,
руководитель этой организации не может додуматься до такой простой вещи? Тогда
как же он руководит целой организацией, в которой одних «наружников» как
минимум шесть штук?
А если псих жив и за ним не следят? Стало быть, знают, что
он не опасен. Но тогда из этого неумолимо вытекает, что не опасна и Даша.
Значит, его все-таки нет в живых. Так где же он, в конце-то концов, живой ли,
мертвый ли, но где он?
Мучительно болела спина, и, войдя в метро, Настя села на
скамейку, чтобы подождать, когда боль хоть немного утихнет. Мысль о том, что
нужно ехать на край города, на «Щелковскую», приводила ее в ужас. Она
прислонилась спиной и затылком к мраморной стене, крепко обхватила свою
необъятную сумку и прикрыла глаза. Почему же не убили психа? Чтобы спрятать
тело, нужны определенные усилия. Вот, например, тело милиционера Малушкина они
же не спрятали, хотя по уму-то надо было бы это сделать. Значит, не было
возможности, людей мало или еще какие-то причины. За психом поехал Удунян.
Один? Или их было несколько? Если один, то вряд ли сумел бы спрятать тело так,
чтобы его три недели не нашли. Такое возможно только при очень благоприятном
стечении обстоятельств. Например, при наличии рядом глубокого водоема или если
стоит снежная зима. Неужели Удуняну так повезло? Или психа все-таки не убили?
Вопросы, вопросы, вопросы…
– Вы не проспите?
Настя быстро открыла глаза и с изумлением увидела рядом с
собой Бокра в неизменном длинном сером пальто и серой шапочке с голубой
полоской.
– Что вы здесь делаете, Бокр?
– Вас охраняю. Я как раз принес новую кассету своему
парнишке, который ходит за Костырей и снимает видеокамерой каждый его шаг,
смотрю – мать честная! Это же сама Анастасия Павловна из магазина выходит! И
вид у нее какой-то усталый и болезненный, и ноги она еле-еле волочит, и личико
бледненькое. Батюшки, думаю, уж не заболела ли моя работодательница, как хлопнется
сейчас с сердечным приступом – мне же Эд Бургундский башку отвинтит, мол, не
уберег, просмотрел, допустил до беды. А потом еще дядя Толя добавит. Так что я
уж за вами следом, потихонечку, полегонечку, чтобы, значит, помочь, если надо
будет. Так как, Анастасия Павловна?
– Что – как?
– Надо помогать?
– Надо. Отвезите меня домой, пожалуйста. У вас есть машина?
– Обижаете, хозяйка. У людей Эда Бургундского есть все, даже
собственные самолеты, если нужно. Хотя у меня лично нет ни кола ни двора. И
машины, разумеется, тоже нет. Так что, идем?
– Идем.
Они поднялись наверх и вышли из метро обратно на Тверскую.
Тут же перед ними остановился неприметного вида отечественный автомобиль, за
рулем которого восседал веселый, круглый, как пончик, усатый парень в шапочке с
цветным помпоном. Он был полной противоположностью Бокру: если тот состоял из
одного серого цвета, то парень за рулем весь переливался, как цветной
мультфильм: красно-зеленая куртка и красная шапочка с зеленым помпоном так
бросались в глаза, что на лицо внимания уже не обращали. А уж если добавить к
этому лазурно-синий шелковый шарф, мягко струящийся по выпуклому животику, то
получался, пользуясь словами Бокра, полный пердимонокль. Грамотно, подумала
Настя, если парня переодеть, его невозможно опознать. Окажется, что его лица
никто не видел или не запомнил.
Она с удовольствием устроилась на заднем сиденье,
повернулась боком и даже смогла вытянуть ноги. Бокр уселся впереди, рядом с
водителем. В дороге он молчал и, только когда машина подъехала к дому на
Щелковском шоссе, спросил:
– Когда мне прийти с докладом?
– Пойдемте вместе, – предложила Настя. –
Поужинаем, и вы мне все расскажете.
Бокр отрицательно покачал головой.
– Назначьте мне время. Ужинайте, отдыхайте, а я приду когда
нужно.
– Но почему бы не сейчас? – продолжала настаивать
она. – Зачем вам уезжать, потом снова приезжать, раз уж вы все равно
здесь.
Но Бокр оказался на удивление упрям.
– Назначьте мне время, – твердо повторил он, и Настя
вдруг поняла, что настаивать бесполезно. Он не пойдет к ней ужинать. Он точно и
определенно знает свое место и не собирается сокращать дистанцию между собой и
сотрудником уголовного розыска. Да, посмеяться, пошутить, выполнить поручение,
посочувствовать, помочь… Но не сидеть за одним столом.
– Хорошо. Приходите через час, – сдалась она.
3
Генерал Вакар встал в конец бесконечно длинной очереди на
почте. Почему-то прием денежных переводов осуществлялся в том же окошке, что и
выплата пенсий, и очередь продвигалась медленно из-за того, что подслеповатые,
с дрожащими руками пенсионеры долго искали, где расписываться, по полчаса
вписывали в карточку полученную сумму, а потом дотошно, по десять раз
переспрашивая, выясняли у девушки за стойкой, почему им в этот раз заплатили не
столько же, сколько в прошлом месяце.
Уже скоро год, как он каждый месяц встает в эту очередь и
переводит деньги женщине, которую совсем не знает, которую видел всего
несколько раз. Но он знает, что обязан это делать. Это его долг.
В последнее время он стал ненавидеть это слово. Почти
полвека оно было тем стержнем, на котором сформировалась личность Владимира
Вакара и который не давал ей рассыпаться, развалиться, сломаться, как это
произошло с его дочерью, с его Лизонькой. Вакар всегда знал, в чем состоит его
долг солдата. И он всегда знал, в чем состоит его долг мужа и отца. Он должен
защитить свою семью. Он должен содержать свою семью. Он должен обеспечить своей
семье если не счастье, то по крайней мере покой. Как он будет это делать,
трудно ли ему это делать, никого касаться не должно. Важен результат.
Когда в дом пришло горе, Вакар знал, что его долг – сделать
все возможное и невозможное, чтобы вернуть жене и дочери душевное равновесие.
Он – муж и отец, и кто же еще обязан это сделать, если не он?
Сначала он думал, что обойдется «малой кровью».
– Я не могу мстить детям, – сказал он Елене, и она
ответила:
– Хорошо, я подожду, пока они вырастут.
Троим из них было по тринадцать, и только одному из них как
раз в тот день исполнилось четырнадцать. Собственно, отмечая его день рождения,
они и напились, и уселись играть в карты со старшим братом именинника, отпетым
уголовником, работавшим в магазине рубщиком мяса. Там, в подсобке, они и
играли. Проигрыш пацанов оказался огромным, но они не обращали на него
внимания, думая, что это не всерьез. Но мясник по фамилии Орешкин, старший брат
Юры Орешкина, заявил, что он с ними играл как со взрослыми, драгоценное время
тратил, так что будьте любезны вернуть проигранное. Денег у ребят, естественно,
не оказалось, и тогда долг был заменен «американкой» на первого же пацана в
голубой куртке. Пьяные, полностью попавшие под кураж многократно судимого
подонка мальчишки взяли ножи, встали у открытой двери на улицу и терпеливо
ждали, когда мимо них пройдет мальчик в голубой курточке. Лил проливной дождь,
народу на улице не было совсем, и ждать им пришлось долго. Но они дождались.
