На трибуну поднялся Анатолий Николаевич Мурашов, один из
помощников начальника управления. Его коньком была дисциплина, и он не упускал
ни одной возможности поговорить об этом перед публикой.
– Пора уже нахмурить брови и спросить у наших товарищей из
отдела по работе с личным составом, почему логика зашла в тупик!
Зал оживился. Полковник Мурашов был известен на все
управление своими нестандартными речевыми оборотами. Он был славным человеком и
искренне болел за дело, но с русским языком у него были явные трудности. Самое
забавное, что сам он этого не ощущал, полагая себя необыкновенно красноречивым,
и все его перлы были не случайными ляпами, а результатом предварительной
подготовки и продумывания своих речей.
– …Мы в пятницу решили комиссионно проверить спортзал. То,
что мы там увидели, не поддается никакому анализу и ужасу…
Настя прыснула. «Бокра бы сюда, – подумала она. –
Вот уж развлекся бы».
С воспоминания о Бокре она плавно съехала на мысли о
Владимире Вакаре, погрузившись в нерадостные размышления о том, как же ей
доказать, что Костю Малушкина убил Ерохин, если упрямый генерал все-таки
откажется давать показания. И как ей уберечь Вакара от совершения еще одного
убийства…
– Я смотрю, на служебную подготовку люди приходят в
гражданской одежде. Это непорядок, товарищи. Ходить без формы имеют право
только беременные или у кого нога, например, в гипсе. Я еще раз настаиваю, что
на служебную подготовку без формы могут только беременные и сломанные…
– Юра, – обратилась Настя к Короткову, – а ты
нахмурь брови и спроси у своей Людмилы, почему у нее логика зашла в тупик.
– В каком смысле?
– А пусть скажет мужу, что она беременная или сломанная, и
откажется ездить с ним на дачу.
– Да ну тебя, Аська, вечно у тебя хиханьки да хаханьки.
– Ага, – согласилась она. – А у тебя вселенская
скорбь. Тебе чувства юмора не хватает. Знаешь, что это такое?
– Примерно.
– Чувство юмора – это то понимание жизни, которое появляется
у человека, подошедшего к краю бездонной пропасти, осторожно заглянувшего туда
и тихонечко идущего обратно.
– Сама придумала?
– Нет, Фазиль Искандер. А есть еще одно совершенно замечательное
высказывание: «Нет неразрешимых проблем. Есть неприятные решения».
– Тоже Искандер?
– Эрик Борн. Юрка, стыдно быть таким необразованным. Ты что,
вообще ничего не читаешь?
– Почему, читаю, – обиделся Коротков. – Только не
запоминаю. Это у тебя голова мусором забита, что ни спроси – все знаешь.
– Тоже мне Шерлок Холмс выискался, – фыркнула она.
– При чем тут Шерлок Холмс?
– А это он считал, что голову нельзя забивать мусором, иначе
потом нужную информацию среди хлама не найдешь. Например, знание о том, что
Земля вращается вокруг Солнца, он называл хламом и говорил, что количество
воров в Лондоне не уменьшится от того, что он будет об этом знать. Ты что, и
этого не помнишь? Это же классика! Позорище.
После служебной подготовки Настя вернулась к себе и попыталась
работать, но получалось у нее плохо. Из головы не выходил упрямый Вакар, и она
никак не могла сосредоточиться на других задачах. Наконец ей это удалось, и она
погрузилась в решение проблемы раскрытия серии изнасилований в районе
Битцевского парка. Они совершались регулярно и, судя по почерку, одним и тем же
человеком…
Ее размышления прервал телефонный звонок.
– Каменская, – раздался голосок Зои из бюро
пропусков, – к тебе пришли.
– Кто? – машинально спросила Настя, не отрывая глаз от
схемы Битцевского парка с нанесенными на ней крестиками, обозначавшими места
совершения преступлений. Ей показалось, что она нащупала некоторую
закономерность, и боялась отвлечься, чтобы не упустить пришедшую в голову
мысль.
– Вакар Владимир Сергеевич. Выписывать пропуск?
– Кто?!
– Вакар. Знаешь такого?
– Зоенька… – Настя заметалась. – Ты… Он…
– Ты чего, Настасья? – удивилась флегматичная Зоя.
– Он… Я боюсь, он меня не найдет. Я сейчас сама выйду.
Зоенька, миленькая, ты постарайся, чтобы он не ушел. Я бегом!
Она сорвалась с места и выскочила в коридор, даже не заперев
дверь. Вихрем несясь вниз по лестнице, она рисовала в своем воображении, как
генерал пожимает плечами и выходит на улицу, передумав разговаривать с ней.
Перескакивая через ступеньки, она подвернула ногу, но все равно продолжала
бежать, несмотря на пронзающую щиколотку острую боль.
Возле бюро пропусков она увидела Вакара и подбежала к нему,
красная, запыхавшаяся, с растрепанными волосами.
– Здравствуйте, – произнесла она, тяжело дыша.
Вакар молча смотрел на нее.
– Много курите, – наконец произнес он. – Бегать
совсем не можете, сразу появляется одышка. Вам не совестно?
– Совестно, – согласилась она, потому что сейчас готова
была согласиться с чем угодно, только бы он не ушел. – Я буду
исправляться, честное слово. Вы хотели поговорить со мной?
– Если вы не против.
– Пойдемте.
Она привела генерала в свой кабинет и заперла изнутри дверь,
чтобы им никто не помешал. Владимир Сергеевич сидел на стуле очень прямо, но в
его позе Настя не уловила напряжения. Он был абсолютно спокоен.
– Анастасия Павловна, я дам показания против Ерохина.
«Ну вот и все, – почему-то с грустью подумала
она. – Вот и все».
Она молча достала из сейфа бланк протокола допроса и начала
его заполнять по памяти. Все данные Владимира Сергеевича Вакара она знала
наизусть, слишком долго она их изучала и слишком много думала о нем в последние
дни.
– 29 сентября 1994 года в 18.25 я увидел, как гражданин
Ерохин Игорь Петрович подошел к работнику милиции, несшему службу в здании
станции метро «Таганская-радиальная»…
Настя быстро записывала, не прерывая его, только иногда
задавая уточняющие вопросы. Она поняла, что Вакар пришел не под влиянием
сиюминутного порыва. Он принял решение, много раз обдумал и взвесил его,
проговорил несколько раз в уме свои показания. Фразы у него были короткие,
сухие и казенные, без единого лишнего слова.
– …После того как Ерохин покинул территорию строящегося
объекта, я заглянул туда через имеющийся лаз и увидел лежавшего на земле
работника милиции, вместе с которым Ерохин выходил из метро. Судя по позе
сержанта и по имеющимся следам крови, ему было нанесено огнестрельное ранение.
Закончив диктовать показания, Вакар умолк. Настя не могла
понять, испытывает ли он облегчение или вообще ничего не чувствует.
