— Богохульствуете?
— Шучу. А ведь кто-то еще хотел засунуть врага головой в унитаз! И ведь засунет! Представляете: идут и засовывают, идут и засовывают… Сотнями, тысячами! Разве не ад?
— Да, пожалуй. Ну хорошо, вот грешники получили все заслуженные затрещины, утерли все положенные плевки и нырнули во все искупительные унитазы. Что дальше?
— Дальше они тоже работают над ошибками до тех пор, пока не подберут образцовый вариант своей жизни.
— А потом?
— Потом они тоже вольются в идеальное человечество на правах младших товарищей.
— И что же будет, так сказать, движущей силой этой идеальной истории?
— Борьба великодуший.
— Как это?
— А вот так. Я спрашиваю: «Андрей Львович, что бы мне купить сегодня на вечер — снова перцовочки или, например, текилки?» А вы мягко возражаете: «Нет-нет, не беспокойтесь, Дмитрий Антонович, сегодня моя очередь бежать в магазин!»
— Я и сам собирался, — смущенно соврал автор «Космической плесени».
— Вот и отлично! Когда сдадите анализы… А на что вы, кстати, жалуетесь?
— Так, ни на что…
— Смотрите, коллега, незнание симптомов не освобождает от заболевания!
— Я учту.
— Когда выясните, что страдаете рецидивирующей мнительностью, звоните! Поедем в «Ипокренино». Чертовски хочется поработать! Будем думать над новым сюжетом!
— Каким?
— Еще не знаю. Приехали. На Сретенку поворачивать не буду, а то там и заночую. Пробка! Ваша труполечебница где-то здесь, — затормозив, объявил режиссер.
— Почему труполечебница? — заиндевело спросил Кокотов.
— Как сказал Афанасий Великий, все мы трупоносцы, пока не уверовали. Ладно, звоните, когда освободитесь!
Не успел писатель вылезти из машины и захлопнуть дверцу, как «вольво», визжа, рванул с места и, нахально подрезав маршрутку, исчез в транспортном бермудстве Москвы. Андрей Львович огляделся, соображая на местности, и вскоре догадался, куда идти: вблизи лечебных учреждений всегда заметно вялотекущее, но целенаправленное перемещение болезненной части человечества. Кокотов попросту влился в это скорбное движение и вскоре оказался возле поликлиники, которая помещалась в желтом классическом особнячке, расположенном в глубине переулка за кованой оградой. Здание было явно историческое: у входа на стене рядком висели сразу три мемориальные доски.
На первой, старой, сработанной из мрамора, когда-то глянцево-белого, а теперь пористого и серого, можно было, благодаря буквенным углублениям, разобрать почти бесцветную надпись:
В этом здании великий русский поэт
А. С. Грибоедов (1798–1829) в 1821 году
читал декабристам свою бессмертную комедию
«Горе от ума»
Вторая доска, поновей, изготовленная из темно-красного крапчатого гранита и еще сохранившая следы прежней позолоты, сообщала:
В этом здании в ноябре 1917 года
во время Московского вооруженного восстания
располагался штаб Сретенской Красной гвардии
во главе с членом ЦК РСДРП(б) Имре Фюштом
Третья доска, сравнительно недавно отлитая из меди с явной претензией на общедоступный авангард, извещала о том, что:
В этом здании в 1988 году
великий российский ученый-гуманист,
изобретатель водородной бомбы академик
А. Д. Сахаров (1923–1989)
получил медицинскую помощь
после возвращения из горьковской ссылки
К последней скрижали прилепилась бумажка. На ней неровными крупными красными буквами было написано:
ПРЕРЫВАЮ
НЕЖЕЛАТЕЛЬНУЮ БЕРЕМЕННОСТЬ
ВЗГЛЯДОМ!!!
Всю бахрому с телефонными номерами уже оборвали, оставалась последняя узкая полосочка, испещренная цифрами и дрожавшая от ветерка, словно обманутый сперматозоид.
Кокотов на миг остановился перед старинной дубовой дверью, благополучно пережившей и декабристов, и сретенских красногвардейцев, и академика Сахарова. Прежде чем войти, он оглянулся: по глубокому голубому небу, лениво изменяясь, плыли облака. Огромная черноствольная липа, раскинув крону за ограду, накрывала полпереулка, и казалось, маленькое солнце просто запуталось в верхних ветках. Возле покрытого известкой толстого ствола, наслаждаясь покоем, растянулся на стриженой траве черно-белый кот в желтом антиблошином ошейнике. Андрей Львович ощутил, как тело наполнилось тревожной истомой, знакомой каждому, кто хоть раз ходил на прием к серьезным врачам, не ведая, с каким знанием от них выйдет. Писатель искренне позавидовал безмятежности кота, вздохнул и, с трудом отворив дубовую дверь, шагнул в Неизвестность.
Глава 48
Рыбка плывет — назад не отдает
Как и положено, Неизвестность охранял мужик в черном. Он покрикивал на входящих, сурово приказывая надеть на обувь синие полиэтиленовые бахилы и, словно Харон, брал со страждущих мзду — пять рублей, которые отправлял себе в карман, залоснившийся, будто шкура тюленя. Бахилы же от многократного, вопреки гигиенической инструкции, использования изветшали и порвались, Кокотову пришлось перебрать полкорзины, чтобы отыскать более-менее целую пару. Напяливать бахилы пришлось стоя, так как был всего один стул, занятый старушкой, превозмогавшей приступ астмы.
В Неизвестности шел ремонт. Две молоденькие малярши в заляпанных спецовках (судя по говору, молдаванки) стояли на стремянках и затирали потолок, отчего их лица были белыми, точно запудренные мордочки куртуазных маркиз. Андрей Львович довольно долго плутал по зданию в поисках нужного кабинета, то оказываясь в свежих коридорах, отделанных синюшным пластиком и выстланных гуляющим под ногами ламинатом, то снова попадая в советские пределы с линолеумом, стертым до дыр, и стенами, обшитыми панелями из прессованных опилок. Лет двадцать назад они выглядели почти как красное дерево.
Разумеется, он мог спросить у кого-нибудь, но решил для себя так: если отыщет кабинет Оклякшина самостоятельно, ничего опасного в организме не найдут.
Наконец отчаявшийся писатель решил толкнуться в двери из матового стекла, мимо которых несколько раз проходил, но не придавал им никакого значения, принимая за вход в приемную главного врача или регистратуру. Однако, приблизившись, он прочитал на изящной золоченой табличке:
ЗАО «ПАНАЦЕЯ»
За дверьми обнаружился совершенно другой мир: пол был выложен дорогой, пастельных тонов плиткой, стены покрыты венецианской штукатуркой, горели неяркие бра в форме чаш, обвитых символическими гадами, причем лампочки торчали из разинутых змеиных ртов. Охранник, одетый в новенькую, отлично подогнанную серую форму с желтым шевроном «ЧОП „Кобра“», посмотрел на вошедшего добрым взглядом потомственного педиатра и ласково попросил:
