— Не-ет…
— Скучно, говорит, нет там масштаба! Вот ведь поколение! Железное! Нет, не железное. Титановое! А женился недавно, знаешь на ком? Держись за стену! На своей ученице. Пенсионерке. Она его, оказывается, со школы любила и ждала, пока овдовеет. У самой трое внуков. Подожди здесь! — приказал Пашка и зашел в кабинет, возле которого собралось довольно много пациентов.
К двери была прикреплена золотая табличка:
ЗАВЕДУЮЩИЙ ОТДЕЛЕНИЕМ
доктор медицинских наук, профессор
М. М. ШЕПТАЛЬ
Писатель опустился на свободный стул, незаметно оглядел сидевших рядом людей и подумал, что все они, независимо от диагноза — кто раньше, кто позже, — разлягутся по столичным и подмосковным кладбищам. Этот неизбежный финал, общий для всех, роднит и вон того цветущего мужика, раздраженно посматривающего на дорогие часы, и эту блеклую, высохшую женщину, которая никуда уже не торопится. В кокотовском мозгу мелькнула странная мысль: а если предположить, будто сидят они здесь в очереди не за лечением, а за бессмертием! Да-да, за бессмертием! Допустим, нашли вдруг такое волшебное лекарство, панацею, только не каждому она по карману. О, что тут начнется! Конечно, смерть — сама по себе жуткая несправедливость, но пока она неизбежна для всех, это уравнивает, утешает — и можно смириться. Все там будем! А если не все? Мир разделится на две касты: бедные останутся смертными, а богатые купят себе вечность. У Абрамовича будут не только яхты и «Челси», он к тому же еще никогда не умрет! Ну уж нет! Начнется даже не классовая, а межвидовая схватка за право на бессмертие, которого, как обычно, на всех не хватит. И тогда неудачники объявят войну вечности, потребуют отмены бессмертия — ради справедливости и тленного равенства. И, конечно, победят…
Из кабинета вышел высокий желтый дед.
— Ну, что сказали? — встала ему навстречу бабулька, судя по неуловимым приметам, не жена, а рано увядшая дочь.
— Доктор говорит: очень хорошие анализы! — клокоча мокротой, ответил ветхий счастливец. — Таких хороших еще не было!
Следом за стариком выглянула медсестра в туго перетянутом белом халатике, та самая, что нетерпеливо стучала в дверь Пашкиного кабинета.
— Кокотов! — позвала она.
— Я! — удивленно откликнулся писатель, непривычный к тому, чтобы в его фамилии правильно ставили ударение.
— Зайдите! — пригласила девушка, глядя на него с особенным интересом.
Андрей Львович боязливо покосился на очередь, ожидая протестов, однако неудовольствие, и то неочевидное, выразил лишь пациент с дорогими часами. Остальные, казалось, наоборот, испытали чувство облегчения оттого, что переступят порог неизвестности чуть позже.
Шепталь был высок, лыс, подтянут, весел и смотрел на вошедшего с тем насмешливо-ободряющим выражением, какое, наверное, врачам выдают вместе с дипломом по окончании мединститута.
— Мой одноклассник! — чересчур радостно отрекомендовал Пашка.
— Не может быть! — воскликнул профессор и переглянулся с медсестрой, явно обращая ее внимание на утреннюю несвежесть заместителя главного врача по хозяйственной части.
Девушка в ответ закатила глаза, давая понять, что обнаружила факт нетрезвости еще раньше. Дернув плечиком, она уселась за стол и разложила перед собой бланки.
— Писатель! — гордо добавил Оклякшин.
— Неужели? И что же вы пишете?
— Прозу, — нехотя сообщил Андрей Львович.
— Это хорошо. А стихи еще кто-нибудь сочиняет?
— Сочиняет… — неуверенно ответил Андрей Львович.
— Ну, вы меня успокоили! Присаживайтесь! — Шепталь показал на смотровое кресло, напоминавшее зубоврачебное.
Он надел себе на голову обруч с прикрепленным к нему зеркальным диском и включил лампу. — И где же у нас выросла бяка?
— В носу. Слева…
— Не волнуйтесь — найдем! — доктор расширил ноздрю с помощью инструмента, похожего на никелированные щипчики.
Лицо его сосредоточилось, и он стал похож на мастера, исследующего сломанную стиральную машину.
— Не бойтесь!
— Я не боюсь…
— Ну и правильно! Тэк-с, тэк-с… Ага, вот она. По-ня-атно! — Шепталь скосил глаза на Оклякшина и чуть отстранился, давая и ему возможность заглянуть в проблемное отверстие.
Пашка наклонился, нахмурился и тоже стал похож на специалиста по ремонту бытовой техники.
— Вижу-вижу… — обрадовался он.
— Любочка, а дайте-ка мне дермоскоп! — попросил профессор.
Медсестра подала ему маленький пластмассовый прибор, меньше дистанционного пульта, тоже оснащенный на конце крошечной лампочкой. Шепталь привычно поднес дермоскоп к кокотовскому носу и пощелкал кнопкой: вспыхнул красный свет. Доктора озабоченно переглянулись, затем безмятежно заулыбались, а Оклякшин даже коротко хохотнул:
— Я-то уж думал…
— А что там? — подозрительно спросил Кокотов.
— Пока ничего серьезного… — ответил Шепталь, быстро осмотрел правую ноздрю, уши, заодно пощупал пациенту шею — у ключиц и под челюстью. — Но для спокойствия сделаем соскобчик и отправим в лабораторию. Любочка, дайте кюретку!
Медсестра подала ему блестящую стальную закорючку — и Кокотов вскрикнул от боли.
— Потерпите! Всё, всё! Вот ватка! Прижмите! Любочка, записывайте: первичный осмотр, консультация, анализ на гистологию. А что, Евтушенко теперь в самом деле в Америке живет?
— Да.
— Странно для русского поэта…
— Он вообще странный, — подхватила медсестра, внимательно глядя на писателя. — Его тут по телевизору показывали. Красный пиджак в синих розах и кепка с помпоном! Андрей Львович, сколько вам полных лет?
— Сорок шесть…
— Надо же!
— А что?
— Хорошо выглядите. Адрес? Телефон?
— Домашний?
— И домашний, и мобильный.
Диктуя, Кокотов с тревогой заметил, что врачи отошли к окну и тихо что-то обсуждают.
— Андрей Львович, сейчас с этими бумагами пойдете в кассу…
— Люб, не надо, дай сюда! — вмешался Пашка.
— Да-а? — девушка вопросительно поглядела на профессора и, только дождавшись его кивка, протянула заполненные бланки Оклякшину.
Когда одноклассники уходили, Шепталь крикнул вдогонку:
— Пал Григорич, ты когда мне кушетку заменишь?
— А что случилось?
— Расшаталась!
— Что ж вы на ней такое делаете? — Пашка подмигнул Кокотову.
— Как вам не стыдно! — воскликнула Люба, заливаясь краской заслуженного смущения. — Еще и при писателе!
— Испугались? Отобразит — тогда узнаете! Ладно, скоро придет новая мебель, выберу вам самую крепкую!
