Книга Гипсовый трубач, страница 120. Автор книги Юрий Поляков

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Гипсовый трубач»

Cтраница 120

— Ну, спасибо! — неловко засмеялся профессор.

Слушая эти пикантные препирательства, Андрей Львович почти совсем успокоился: ну не будут же они, в самом деле, так дурачиться в присутствии человека, у которого обнаружено что-то страшное! В коридоре, поймав на себе взгляды пациентов, дожидавшихся в очереди, автор «Полыньи счастья» все-таки не удержался и спросил беззаботным, но почему-то хриплым голосом:

— Ну и что у меня там?

— Ничего страшного.

— А зачем анализ?

— Врач, Андрюха, должен сначала исключить самое неприятное!

— А что самое неприятное?

— Самое неприятное — похмельный синдром. Может, по чуть-чуть?

— Нет. Не могу. Зачем тогда анализы?

— Анализы на всякий случай, чтобы ты успокоился!

— А сколько надо заплатить? — спросил писатель, чувствуя во рту медный привкус скаредности.

— Нисколько.

— Как это?

— У нас сейчас один банкирчик полный осмотр проходит. То да се. Я на него запишу, он и не заметит. Фирма платит. Капиталистический коммунизм. Понял?

— А когда будет результат?

— Дня через три-четыре. Я тебе позвоню.

— Спасибо…

— Пока не за что. Не переживай! Скорее всего, это невус… — успокоил Оклякшин, глядя мимо одноклассника.

— Какой еще невус?

— Эпидермальный.

— Это что?

— Фигня по сравнению с мировой революцией! А я все-таки выпью…

Глава 51
Человек-для-жизни

Выйдя на улицу из больничного сумрака, Кокотов замер на ступеньках, ошеломленный яркой сентябрьской свежестью. Солнце выбралось наконец из кроны огромной липы и светило теперь беспрепятственно в полную осеннюю силу. Черно-белый кот так же спал, вытянувшись, под деревом. А вот одинокой полоски с телефоном умельца, прерывающего беременность взглядом, уже не было — оборвали. Андрей Львович вынул из ноздри ватку и убедился в том, что сковырнутая «бяка» больше не кровит. В воротах он обогнал деда «с очень хорошими анализами». Тот, согнувшись, кашлял, клокоча и задыхаясь. Старушка-дочь терпеливо дожидалась, пока приступ закончится, и на ее лице застыла гримаса измученного сострадания.

Кокотов чувствовал в сердце ту радостную беззаботность, какая овладевает нами, если неприятности, казавшиеся непоправимыми, рассеиваются благосклонным мановением судьбы. Единственное, что слегка омрачало настроение, так это непонятное слово «невус». С одной стороны, в нем брезжил смутный признак опасности, намек на неведомое, на «невесть что». С другой — просвечивало что-то пустячно-легкомысленное, созвучное выражению: «А он и в ус не дует!». Чтобы уничтожить сомнения, писатель рванул по бульвару до Мясницкой, а потом налево — в «Библио-глобус». Шагая к цели, автор «Кентавра желаний» зачем-то сравнивал встречных молодых женщин с Натальей Павловной.

На углу переулка, где в советское время помещался известный всей Москве рыбный магазин, Андрей Львович вспомнил семейное предание о том, как в тетю Нину, сестру Светланы Егоровны, возмущенный продавец бросил селедку. Дело было так. Нина Егоровна от рожденья обладала двумя удивительными качествами. Она молниеносно считала в уме, никогда не ошибаясь и периодически посрамляя кассовые аппараты, частенько выдававшие неверную сумму. Окрестные кассирши панически боялись тетю Нину и, наверное, поэтому, подсчитывая стоимость ее покупок, часто ошибались, правда, всегда в свою пользу. А еще она на глазок могла определить массу взвешенного куска мяса, колбасы или сыра с точностью до десяти граммов, что бы там продавцы ни мудрили со своими гирьками. И вот однажды, отстояв длинную очередь за дефицитной атлантической сельдью пряного посола, Нина Егоровна достигла прилавка и стала выбирать себе подходящую рыбку. Делала она это с такой неторопливой дотошностью, будто жила не при умеренном социализме, а в грядущей эре избыточного изобилия. Одна сельдь была отвергнута за отсутствие икры, вторая за подозрительно красный цвет глаз, третья за худосочность, четвертая за несвежесть жабр, пятая просто так — из неприязни… Под нарастающий ропот очереди она наконец выбрала себе настоящую малосольную красавицу, которую продавец, огромный и не очень трезвый мужик, явно припас для себя.

— Четыреста семьдесят пять граммов! — объявил он с обидой и, вынув из-за уха карандашик, чиркнул циферки на серо-коричневой оберточной бумаге.

— Четыреста шестьдесят, — мягко уточнила тетя Нина.

— Четыреста семьдесят, — нехотя поправился прилавочник, сопя и делая вид, будто вглядывается в риски на шкале весов.

— Четыреста шестьдесят, — уже тверже повторила она.

— Четыреста шестьдесят пять, — зверея и нервно переставляя чугунные гири как шахматные фигуры, согласился мужик.

Тетя Нина, молча взяв селедку, прошагала к контрольным весам, стоявшим на специальной полочке под вымпелом «Образцовое торговое предприятие Москвы», положила рыбу на алюминиевую плоскость, дождалась, пока трепетная стрелка, пометавшись, застынет на окончательном делении, и на весь магазин торжественно, объявила:

— Четыреста шестьдесят! С бумагой.

Затем Нина Егоровна презрительно кинула селедку на прилавок и приказала:

— Заверните в два слоя! Я иду выбивать.

Но на полпути к кассе она услышала, как покупательское сообщество изумленно охнуло, и тут же почувствовала мокрый шлепок в спину. Это посрамленный продавец, забыв себя, швырнул ей вдогонку избранную сельдь — и на белом финском кримпленовом платье (тетя Нина собиралась в гости) навсегда отпечатался жирный рыбий силуэт. Был страшный скандал — с прибеганием директора, вызовом милиции, составлением протокола и уговорами забрать заявление. Пока успокаиваемый коллегами и покупателями прилавочник рыдал, мешая слезы с пряным рассолом, высокие стороны сошлись на следующем: тете Нине в качестве моральной компенсации выдается целая банка атлантической сельди, а расходы на реставрацию платья возмещает продавец. Кроме того, директор магазина звонит своему коллеге в ГУМ, где пострадавшая сможет купить себе в спецсекции любой новый наряд — импортный. На этом конфликт сочли исчерпанным. Но вот что удивительно: покупатели в основном поддержали не обиженную прицельным селедочным метанием тетю Нину, а нервного продавца, оправдывая его выходку несовершенством социалистической системы.

Через много-много лет, заболев, Нина Егоровна с точностью до копейки скалькулировала стоимость своих похорон, поминок и памятника. Умерла она в разгар гайдаровских реформ, и отложенных на сберкнижку денег хватило бы разве на похороны куклы в магазинной картонной коробке, а поминальный стол впору было накрывать как в детстве, понарошку, когда салат резали из листиков подорожника вперемешку с одуванчиками. Памятник? Памятник можно соорудить из двух скрещенных прутиков, словно упавшему с балкона котенку.

Входя в «Библио-глобус» сквозь вороулавливающую пикалку, писатель поймал на себе взгляд охранника, кажется заранее уверенного в том, что Андрей Львович пришел в магазин с обязательным намерением стибрить книжку. Зачем? Книг вокруг было чудовищно, противоестественно много — с пола до потолка. У нормального гражданина, взыскующего почитать, сразу возникало ощущение неодолимого, бессмысленного излишества. Что же тогда говорить о писателе? Он вообще похож на мальчика, который год мастерил самострел, выдумывая, вытачивая нужные детали, и вдруг угодил прямо на склад готовой продукции оружейного завода: бери не хочу!

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация