— И это любовь? — громко оскорбился писатель, начав змеиное движение к колену бывшей пионерки.
— Ох, Андрюша, у любви, как у всякого недуга, столько странных и уродливых разновидностей! Когда подруги шепчутся со мной про свою личную жизнь, мне кажется, я попадаю в кунсткамеру с заспиртованными монстриками. В чистом виде любовь встречается так редко, что об этом потом помнят веками, как про Петра и Февронию…
— Ну, это вы преувеличиваете! — отозвался автор «Кандалов страсти», ощутивший от слова «Андрюша» счастливый озноб между лопатками.
— Возможно… С Вадиком я бы, конечно, скоро рассталась, ушла бы к хорошему, доброму, нетребовательному мужчине. Но я встретила женщину, поэтому наш брак растянулся на годы…
— Женщину?
— Да. Флер. На Новый год мы собрались в Суздаль на международную журналистскую тусовку, но мужа неожиданно отправили с правительственной делегацией в Германию — фотографировать Горбачева и Коля. Как вы считаете, Горбачев предатель или просто дурак?
— Не думал об этом… — аккуратно ушел от ответа бывший вожатый.
— Наверное, все-таки дурак. Предатель хотя бы понимает, что делает, и уже поэтому не способен принести стране столько вреда, сколько дурак. Так сказал мой дедушка перед смертью. В общем, я поехала в Суздаль без Вадика. Поскольку номер забронировали на двоих, мне подселили журналистку из «Пари-матч». Флер была худенькая, коротко стриженная, похожая на задумчивого подростка, да и одевалась как мальчик. Мы с ней подружились, болтали по-английски, она смотрела на меня круглыми от восхищения глазами и повторяла: «Натали, вы так похожи на Настасью Филипповну!» И знаете, я была польщена! Почему-то дамы, особенно порядочные, счастливы, когда их сравнивают с ненормальной потаскухой Барашковой.
— С кем?
— Барашкова — фамилия Настасьи Филипповны. А вы разве не знали?
— Знал, конечно, просто не расслышал… А еще женщинам нравится, если их сравнивают с Клавдией Шоша…
— Верно! Откуда вы знаете?
— Знаю, — мудро потупился Кокотов и продолжил змеиное движение к колену бывшей пионерки.
— Я почти сразу поняла, что нравлюсь Флер как женщина, — тихо сказала Обоярова, останавливая его руку. — Если кто-то из мужиков-журналистов начинал ухлестывать за мной, она хмурилась и кусала в раздражении губы. Сначала я хотела уехать в Москву. Как говорила моя бабушка: от греха подальше. Но разве можно быть благоразумной, если тебя сравнивают с Настасьей Филипповной? Хитрюшка Флер! Но я решила ее перехитрить — поиграть, подпустить поближе, а потом все обратить в шутку. Я снова вообразила себя шпионкой, которой поручили завербовать хорошенькую французскую лесбиянку. Я была совершенно спокойна за себя. Что может случиться с головой профессора Доуэля? О, как я ошиблась! Оказывается, чувственность лишь затаилась во мне и тихо готовилась к возмездию, к рысьему прыжку. И прыгнула… Налейте мне вина! — попросила Наталья Павловна.
Некоторое время она смотрела на темно-рубиновое, как венозная кровь, бордо, потом сделала глоток и сказала задумчиво:
— Вы знаете, как целуются женщины? Ах да — конечно знаете, но не цените, потому что не знаете, как целуются мужчины.
— А как целуются мужчины? — поинтересовался Кокотов с неловкой иронией.
— Как бормашины.
— Неужели все?
— Некоторые вообще не целуются. Только нацеловавшись с мужчинами, можно по-настоящему оценить женский поцелуй. Помните у Цветаевой, в посвящении Софье Парнок: «Рот невинен и распущен, как чудовищный цветок!»
— Да-да припоминаю…
— В новогоднюю ночь мы с Флер под звон курантов выпили много шампанского, стали озорничать, дурачиться и… завербовали друг друга на четыре года. Она рассказала: у нее был муж, Клод. Тоже журналист. Безумная любовь. Но он ее бросил ради богатой студентки из Сорбонны. Флер сошла с ума, хотела покончить собой, лежала в клинике и там познакомилась с художницей Аннет, лечившейся от наркомании. Новая подруга с постепенной нежностью убедила ее в том, что женщины вполне могут обходиться без волосатых обезьян, именуемых в просторечье «мужчинами». Ничего, что я так?
— Ничего-ничего…
Рассказ Обояровой будил в Андрее Львовиче странные чувства, словно бы он одетый забрел на пляж нудистов и теперь колеблется: уйти поскорей прочь или немедленно раздеться самому?
— …Выписавшись из больницы, Флер и Аннет несколько лет счастливо жили вместе, но потом художница снова села на иглу и умерла от передозы. Флер каждый день ходила к ней на могилу и поклялась больше никогда не привязываться ни сердцем, ни телом — ни к мужчине, ни к женщине. Понимаете? Она, как и я, решила стать головой профессора Доуэля! Друзья, видя ее состояние, выхлопотали место в московской редакции «Пари-матч», подальше от горькой кладбищенской земляники. И мы встретились в Суздале. Две головы профессора Доуэля. Ведь правда, это рок?
— Безусловно! — подтвердил писатель, представив себе в супружеской постели два юных женских тела с бородатыми головами.
— …Пока Флер работала в Москве, мы виделись каждый день, сидели в кафе, бродили по подмосковным усадьбам, иногда я оставалась у нее…
— А Вадик? — Кокотов ощутил мужскую солидарность с жадным фотографом, которого Наталья Павловна оснастила столь затейливыми гендерными рогами.
— Вадик? Я говорила ему: ночую у мамы. Пришлось объяснить, что мы с ним окончательно переросли физиологию, потому наш брак теперь нерушим и вечен. Это его вполне устраивало, ведь у него была Нелли из Реутова. Когда Флер приходила к нам в гости, он торопился оставить нас наедине…
— Неужели он ни о чем не догадывался? — изумился автор «Преданных объятий», но вспомнил: когда к вероломной Веронике забегали однокурсницы, он тоже всегда норовил куда-нибудь смыться.
— Нет, не догадывался! Вадик понимал, как мне с ним скучно, и радовался, что у меня появилась отдушина. А вообще-то мужья обычно переоценивают свою роль в жизни жен, и главное, их в этом не разубеждать. Так советовала моя мама. Но потом у Флер закончился контракт. Боже, как она рыдала в аэропорту, когда мы ее провожали! Даже Вадик немого удивился, но я объяснила, что несчастная журналистка оставляет в России любимого человека. Заметьте, не соврала! И он тоже кинулся ее успокаивать: у мужчин в мозгах одностороннее движение. Ну, не хмурьтесь, Андрюша, не у вас! Вы же писатель!
— А я и не хмурюсь! — отозвался он, слегка потрясенный.
— Нет, хмуритесь. Я вижу! Полюбите нас черненькими — беленькими нас всякий полюбит! В общем, Флер уехала домой, но мы почти каждый день говорили с ней по телефону. Потом она несколько раз покупала путевки и прилетала в Москву, а я — в Париж. Начальник отдела был в меня влюблен и безропотно выписывал командировки. Флер снимала милую квартирку без кухни в Латинском квартале, и наша кровать с видом на Сену занимала почти всю комнату. А может быть, и почти весь мир… Флер была на седьмом небе и повезла меня в Ним, знакомить со своими родителями. Вы бывали в Ниме?
