ФЕДЕРАЛЬНОЕ УПРАВЛЕНИЕ
КОНСТИТУЦИОННОЙ СТАБИЛЬНОСТЬЮ
(ФУКС) —
прочел Кокотов на латунной доске, пригвожденной к черной мраморной стене четырьмя двуглавыми орлятами.
Пока проходили дотошный осмотр, неизбежный в важных присутственных местах, пока выгребали из карманов ключи и мелочь, пока постовой искал фамилии Жарынина и Кокотова в списках, а потом, нехорошо прищурившись, сверял паспортные фотографии с предъявленными лицами, игровод и писодей немного отдышались. Хороший человек тем временем свободно прошел мимо охраны, взмахнув какой-то зацеллофанированной ксивой. Он явно нервничал, поглядывая на часы. Но вот соавторов пропустили. В лифте, зеркальном, как спальня содержанки, Мохнач торопливо проинструктировал:
— Запомните: говорить надо кратко и четко!
— Вова, не учи ученого! — возразил Жарынин, к которому вместе с ритмичным дыханием вернулась уверенность в себе.
— Докладывает кто-то один, — продолжил тот, с подозрением глянув на режиссера. — Второй не перебивает. Можно только кивать. Кто будет докладывать?
— Естественно, я! — объявил игровод.
— Значит, вы будете кивать! — Хороший человек определил функцию Кокотова и слегка потянул носом воздух. — Но прежде чем заговорить о деле, надо обязательно спросить у Эдуарда Степановича, где можно достать его последний диск.
— Он дискобол? — хохотнул режиссер. — Там, значит, в футбол гоняют, а здесь диски мечут!
— Ну, поет человек в свободное от работы время. Поет. Есть такая слабость! — вздохнул Мохнач.
— Вот так они отечество пропили и пропели! Еле Крым вернул!
Троица уже покинула лифт и шла по коридору, выстланному ковром.
— Дима, я тебя умоляю, спроси про диск! Иначе все бессмысленно! А может, все-таки Андрей Львович доложит? — осторожно предложил Мохнач, разгадав горький анамнез застольного геополитика.
— Нет, он будет кивать!
— Хорошо-хорошо…
Они остановились возле двери, не имевшей ручки, а только стекляшечку камеры диаметром с металлический рубль.
— Мохнач к Эдуарду Степановичу…
Дверь щелкнула и сама собой отворилась. У конторки перед входом в приемную стоял еще один офицер охраны. Он тщательно проверил квитки, словно выдало их не бюро пропусков Федерального управления, а какая-то враждебная организация. Наблюдательный писатель сразу вспомнил, как Регина Федоровна и Валентина Никифоровна оформляли ему путевку в «Ипокренино». А вот на удивительное удостоверение хорошего человека страж даже не взглянул.
Просторная приемная была украшена тропическими икебанами. Правая стена представляла собой огромную выставочную витрину, плотно заставленную спортивными кубками разного достоинства и крючковатыми клюшками с залихватскими автографами чемпионов. Левая стена напоминала скорее художественную галерею: сверху донизу висели портреты разинутых оперных знаменитостей. Во весь рост пел Шаляпин, одной рукой великий бас сжимал окровавленный посох, а другой удерживал на голове шапку Мономаха, чтобы не свалилась.
Визитеров встретила секретарша не первой и даже не второй, а, пожалуй, третьей молодости, но зато по всему было видно: эту свою окончательную молодость она сохранит навсегда любой ценой. На ней был макияж в манере позднего Климта, волосы марсианской расцветки и грудь, которая могла бы, без сомнений, взять первое место на конкурсе «Миссис Силиконовая долина». Улыбнувшись противоестественно пухлыми устами, напоминающими зад павиана, и усадив посетителей на кожаный диванчик, она предложила на выбор чай или кофе.
— А если коньячку? — хохотнул режиссер.
— Тут вам не кабак! — строго ответила она и ушла за напитками.
Все трое проводили оценивающими взглядами ее ягодицы, изготовленные, видимо, там же, где и бюст с губами.
— Личная секретарша? — поиграв бровями, спросил Жарынин.
— Тише! Очень личная. А что делать? У Степаныча вся жизнь на царевой службе! — прошептал хороший человек.
— Мы не опоздали? — осторожно поинтересовался писодей, которому не терпелось выполнить просьбу Натальи Павловны.
— Нет, сейчас прибежит Дадакин — и сразу пойдем, — успокоил Вова из Коврова.
— А кто это — Дадакин?
— Помощник.
— Без него нельзя?
— Нет, нельзя… — подтвердил режиссер. — Государством российским, Андрей Львович, управляют помощники.
Не успели они отхлебнуть кофе, мало отличающийся от ипокренинской бурды, как появился Дадакин — худосочное, узкорылое существо, предположительно мужского пола, затянутое в дорогой темно-серый костюм с приподнятыми плечами. Кивнув соавторам и обнявшись с хорошим человеком, он глянул на часы, от одного вида которых брови Жарынина изумленно взлетели.
— У вас пять минут! Не больше! — произнес помощник так тихо, точно прощался с жизнью.
— Про Аркаим лучше в начале или в конце? — заискивающе спросил Мохнач.
— В конце. А что у вас? — Дадакин посмотрел на писодея с игроводом усталым взглядом участкового психиатра.
— Нужна помощь! — с излишним трагизмом проговорил режиссер.
— «За» или «против»?
— Э-э… хм-м… Скорее против! — не сразу ответил Дмитрий Антонович.
— Против кого?
— Против рейдеров.
— Рейдеров? — зевнул помощник.
— Да, рейдеров! Они хотят захватить дом ветеранов культуры «Ипокренино». А это двадцать пять народных артистов и художников, шесть Героев Соцтруда… — гневно вострубил Жарынин, явно пробуя голос для выступления перед Скурятиным.
— Знаю-знаю… Милое местечко! — перебил Дадакин. — У рейдеров есть фамилии?
— Есть. Ибрагимбыков.
— Ибрагимбыков? — он поморщил узенький умненький лобик. — А заявление написали?
— Нет, мы пока так, на словах… посоветоваться…
— Это хорошо! Не любит шеф бумагу, даже в хорошем настроении звереет. А сегодня с самого с утра расстроен.
— Что такое? — озаботился хороший человек. — Может, мы не вовремя?
— Вчера белорусам продули…
— Ай-ай-ай…
— Кто проиграл? — солидно уточнил Жарынин.
— Российская сборная по хоккею на траве, — недоуменно и холодно глянув на режиссера, объяснил помощник.
— Ну и что?
— А то, что Эдуард Степанович — президент Национальной лиги хоккея на траве.
— Ай-ай-ай… — снова покачал головой Мохнач.
— Ну ничего, бог даст, обойдется, — вздохнул Дадакин. — Не забудьте про диск спросить! Ты предупредил?
— С этого начал! — закивал Вова из Коврова.
— А можно я еще… — тонким голосом взмолился Кокотов.
