А вот Гавриилов, конечно, — писатель, он сочиняет толстые книги о том, как Советская власть губила таланты высокими гонорарами, дачами, санаториями, творческими командировками, — и нет ей за это прощения! Солженицын перед смертью подарил ему свой том с теплой надписью, смысл которой счастливец от всех скрывает.
— Кстати, откуда вы знаете его отца? — снова прервав рассказ, поинтересовался Кокотов.
— Да ведь он работал главным цензором на «Мосфильме». Ох, и лютый мужик был! На обсуждении «Плавней» орал, что по мне Колыма плачет. А что сказал Алконосов по поводу «500 лучших писателей мира»?
— Сказал: если есть деньги, соглашайся. Ведь это уже третье издание. В первом есть статья и о Жоре — между Алигьери и Ахматовой. Конечно, ни в какую Библиотеку Конгресса справочник не попадает, но когда, еще будучи при делах, Алконосов предъявил, что входит в пять сотен лучших писателей всех времен и народов, заказчики актуальных эпосов накинули ему двадцать пять процентов. Вспомнив свое былое изобилие, Жора заплакал…
— Неужели в МОПСе состоят всего пять человек? — горестно спросил Огуревич. — Но откуда у них такие связи?
— Вы уверены, что у них есть связи? — хмыкнул режиссер.
— А фотография?
— Подумаешь, фотография! Мало ли каждый день в Москве официальных обжираловок, на которые забредают сильные мира сего!
— Помилуйте, Дмитрий Антонович, — вступился за директора Кокотов, — но на такую, как вы выразились, «обжираловку» еще надо попасть.
— Бросьте! У меня есть приятель. На своем домашнем принтере он изготовил конверт с надписью «Администрация президента». И теперь, отрекомендовавшись спецфельдъегерем, проходит на любой самый закрытый прием. Иногда под видом шифровальщиц проводит с собой подружек. Кроме того, власть к писателям всегда относилась с симпатией, ибо никто, кроме них, не умеет так чутко менять политические взгляды согласно сквознякам в коридорах Кремля. МОПСов могли и в самом деле пригласить для протокола. Меня тоже иногда зовут, как жертву советского произвола. Однажды заманили на прием по случаю Дня независимости России. Глупее праздника я не знаю! Вообразите Вашингтон, отмечающий салютом день отделения Техаса! Ну, я пошел ради интереса и не ошибся: это был пир пресмыкающихся! К сожалению, я сильно напился и надерзил страшно сказать кому. Больше меня не приглашают…
— Извините, Дмитрий Антонович, но вы сами себе противоречите, — усомнился Огуревич. — Если МОПСы не могут нам помочь — зачем они приезжали?
— А вы знаете, как в договоре обозначена их услуга?
— Не-ет.
— Вот послушайте: «Параграф 2.1. МОПС берет на себя проведение ряда организационно-финансовых мероприятий, направленных на укрепление хозяйственно-творческой и лечебно-профилактической базы ДВК „Кренино“». Вот как изысканно можно назвать передачу взятки судье Доброедовой!
— Но ведь в случае неудачи мы, как они выразились, «расходимся по нулям»? — пробормотал директор.
— Э-э, не скажите, Аркадий Петрович, ведь иногда, очень редко, в судах все же торжествует справедливость. И допустим, мы выигрываем процесс, а «мопсы» объясняют: это потому, что судье переданы пятнадцать коробок евроконфет. Проверить-то невозможно. В итоге они прикарманивают кондитерские изделия, а еще вы им ни за что ни про что отдаете десять комнат нашего богоспасаемого заведения. А под комнатки ведь по закону еще и землица полагается. Кстати, где вы возьмете евроконфеты? Учтите, уменьшать сосиски больше нельзя — мы не в блокадном Ленинграде!
— Даже и не знаю, — затомился труженик торсионных полей. — Но ведь если мы проиграем, они ни на что не претендуют.
— Не факт! Для этого я изучаю договор. Дайте мне сосредоточиться! — режиссер пыхнул трубкой. — Аркадий Петрович, тяпните пока нутряной водочки, а вы, коллега, подумайте над нашим новым сюжетом. Кажется, он не безнадежен…
Воцарилось молчание. Огуревич закрыл глаза и ровно задышал — точно уснул. А писатель встал со стула, будто бы размяться, и невзначай приблизился к окну, чтобы получить в сердце новую стрелу разочарования: красный «Красйслер» не появился.
— Ну вот! Ну конечно! — рявкнул Жарынин так, что Огуревич проснулся, а Кокотов отпрянул от окна. — Вот, примечание к параграфу 6.2, в самом низу, крошечными буковками. А ведь Сен-Жон Перс предупреждал человечество: мелкий шрифт — орудие мошенников! Читайте вслух, торсионный вы простофиля!
— «…Если МОПС по одной из причин, перечисленных в параграфе 5.4, не сможет осуществить организационные и финансовые мероприятия, направленные на укрепление хозяйственно-творческой и лечебно-профилактической базы ДВК „Кренино“, в таком случае, учитывая понесенные затраты, МОПС получает двадцать пять процентов от вознаграждения, оговоренного сторонами в пункте 2.3», — громко прочитал Аркадий Петрович и в недоумении оглянулся вокруг, точно «мопсы» еще не ушли, а прятались где-то в кабинете.
— Понятно? Даже если они ничего для нас не сделают, вы отдадите им две комнаты и деньги назад не получите! — Режиссер сорвал с носа китайчатые очки и помахал ими в воздухе.
— Да, в самом деле жулики… — уныло согласился Огуревич. — Жаль…
— Почему же?
— Они обещали в качестве бонуса похлопотать, чтобы мою школу приняли в международную ассоциацию «Супербрейн», даже показали фотографию… Они сняты вместе с генеральным секретарем ассоциации Хаввой Дудник.
— Знаете, Аркадий Петрович, что я вам скажу, — вставая, холодно произнес Жарынин. — Прежде чем слиться со Сверхразумом, научитесь пользоваться обычными мозгами! Очень советую. Пошли, коллега! — Он обернулся к соавтору. — Перед ужином я хочу немного вздремнуть, а потом: работать, работать и еще раз работать! Или у вас другие планы? — Игровод колко глянул на писодея, изнывавшего от любовной неукомплектованности.
— Нет, — вздохнул Андрей Львович. — Я весь ваш.
Глава 62
Любовь и картошка
— Андрей Львович, вам не кажется, что котлеты стали еще меньше?
— Кажется…
Соавторы после ужина сидели в люксе. Жарынин выспался и теперь был бодр и энергичен, как отставной реформатор. О своей утренней похмельной оплошности, чуть не погубившей «Ипокренино», он, кажется, совсем забыл и, наслаждаясь, курил трубку с голубым фарфоровым чубуком. А вот Кокотов совсем сник и закручинился: к острой клеточной тоске по Наталье Павловне добавились тупые боли под ложечкой, возникшие из-за несвежей подливы, приготовленной еще к позавчерашним голубцам и добавленной на ужин к котлетам для видимой питательности. Но проспиртованному игроводу прогорклая подлива никак не повредила. Изрыгая клубы сизого дыма, он вещал:
— Ну, ничего, ничего! Расправлюсь с Ибрагимбыковым и займусь этим торсионным прохиндеем! Вот она, глумливая логика борьбы: чтобы одолеть крупного вора, приходится объединяться с мелким жульем! На чем мы с вами, коллега, остановились?
— На том, кто отец ребенка…
