— Помню, — сухо отозвался писатель.
(Кокотов, сказать по совести, не любил автора этой повести Юрку Полякова, с которым однажды в хлам напился в нижнем буфете Дома литераторов, а потом долго обнимался в знак вечной литературной дружбы. Андрей Львович сердечно считал его бездарным конъюнктурщиком и удачливым приспособленцем.)
— Кстати, как его зовут?
— Кого?
— Нашего олигарха.
— Вы же сказали: Виталий.
— Да, но я назвал его так до того, как мы решили, что он будет олигархом.
— А это меняет дело?
— Решительно! Думайте!
— Семен?
— Нет, это имя для дамского портного.
— Марк?
— Вы еще скажите: Хаим!
— Может, Борис?
— Да, Борис. Это хорошо. Теперь зададимся вопросом, как он стал олигархом?
— Заработал, наверное…
— Ну конечно, купил в переходе у фарцовщика джинсы, потер пемзой, потом удачно перепродал — и так до тех пор, пока не скопил на Тюменский нефтяной консорциум!
— Тогда — украл?
— Нет, нам не нужен бандит в смокинге, наша Юлия не может полюбить такого!
— Значит, удачно женился.
— Умница! Папаша невесты, в прошлом опытный аппаратный мерзавец, сжег партбилет, как Марк Захаров, и принял демократию как родную. Он крутился возле вечно пьяного Ельцина и отхватил себе, скажем, алюминиевый комбинат. Нет, целую отрасль. Допустим, медеплавильную…
— Подождите, я уже ничего не понимаю, — автор «Заблудившихся в алькове» схватился за голову. — Если Борис женился на дочери партократа, при чем тут Юлия?
— Объясняю: прежде чем жениться на дочери партократа, наш будущий олигарх сделал Юльке ребенка. Ясно? Или хотите подробностей?
— Не хочу!
— А вот я как будущий постановщик очень хочу подробностей, и по возможности мелких! Где Боря с Юлей познакомились? Кто они вообще?
— Может, однокурсники? — предположил писодей.
— Неплохо!
— Но тогда зачем вам мой «Гипсовый трубач»? Или он нам вообще теперь ни к чему? — с обидой спросил Кокотов.
— И не надейтесь! Гипсового трубача я вам не отдам. Нет! Он будет у нас стоять… будет стоять, как и у вас, в пионерском лагере, но опустевшем, осеннем… Там живут студенты. Они приехали на картошку, спят в детских кроватках под короткими одеяльцами, дурачатся… Но это уже взрослые люди с проснувшимися телами и пробуждающимися сердцами. Вы ездили в юности на картошку?
— Ездил.
— Ну и как?
— Я сильно простудился. И меня отправили домой.
— Какой же вы кисляй все-таки! А у меня самые лучшие воспоминания остались от тех времен! В сельпо продавались трехлитровые банки «белого крепкого», закатанные, как компот, жестяными крышками. А свежее бескорыстье горячего девичьего тела?! Проголодавшись, мы пекли в золе только что собранную в поле картошечку, пили вино из алюминиевых кружек, переглядывались, напоминая друг другу о случившейся нежности, и пели под гитару:
Вечер бродит по лесным дорожкам.
Ты ведь тоже любишь вечера.
Подожди тогда еще немножко,
Посидим с товарищами у костра…
Именно там, на картошке, и зарождается любовь наших героев. Ах, как я это сниму! Малиновые осенние закаты, рябиновые грозди, случайные взгляды, внезапные касания, первый поцелуй, пахнущий дымком и дешевым вином… Все это мы возьмем из вашего «Гипсового трубача». А на последнем курсе Юлия и Борис решают пожениться. И вдруг к ним в группу переводят девицу, дочь того самого разбогатевшего при Ельцине партократа. Как мы ее назовем? Думайте, мне нужно имя разлучницы!
— Ирина?
— Нет. Ирина не может быть разлучницей. Ирина — это строгая жена, бьющая мужа по щекам.
— Виктория?
— Теплее.
— Ксения?
— Да, именно — Ксения! Она приезжает в институт на роскошной машине. Марка?
— «Крайслер»? — покраснев, предложил автор «Кандалов страсти».
— Дорогой мой, наша история начинается в те времена, когда подержанная «тойотка» с правым рулем казалась «Роллс-Ройсом». И вот наш Борис идет в институт, предвкушая встречу с Юлией, но вдруг замечает у ворот сумасшедшую тачку. Из нее выпархивает Ксения — загорелая девушка с молодой грудью, устремленной в прекрасное завтра. Конечно, проще сделать ее богатой дурнушкой, знаете, такой накрашенной игуаной от Диора. Но это, коллега, будет поддавком. А искусство не терпит поддавков! Нет, Ксюша у нас привлекательная, даже неглупая, но она из тех девиц, у которых в лице то же самое, что и в трусиках. По молодости это даже мило — заводит с полоборота, но с возрастом превращается в бедствие. У меня была одна такая подружка. И знаете, где она больше всего любила?..
— Меня это не интересует! — ответил писодей костяным голосом.
— Понимаю. Поговорим о Боре. Он у нас кто? Из какой семьи? Скорее всего, Боря честолюбив и беден…
— Как Лева?
— Умница, коллега! Отдадим Борьке биографию Левушки, отдадим вместе с мамой, которая трясется над ним, как моя Люська над своим Кусиком. Маму сыграет Ирка Купченко. Наш Борис красив, словно юный черт! Кудрявый, мускулистый, голубоглазый мерзавец. Ксения влюбляется в него без памяти, начинает делать глупости, нелепо навязываться, но ему нужна только Юля, он не замечает новую однокурсницу. Отчаявшись, Ксюша, а она привыкла к тому, что все ее желания мгновенно удовлетворяются, рассказывает о своем горе отцу, буквально рыдает у него на плече… В детстве папа дарил ей такие куклы, что подружки плакали от зависти. А в школьные годы привозил из загранки такие портфели и пеналы, что даже учителя сбегались посмотреть. Понимаете ход мысли, коллега?
— Еще бы! Она хочет, чтобы папа подарил ей Бориса, как куклу. Ну, вроде Кена, друга Барби…
— Верно! И этот прожженный повелитель «вертушек» поджидает нашего героя у ворот института, сажает в машину и делает предложение, от которою Борис не может отказаться. Ну, допустим, будущий тесть обещает прямо из-под венца отправить новобрачных на стажировку в Чикагскую высшую экономическую школу. Для бедного парня — это гарантия жизненной победы. Тогда, в девяностые, любого дебила с американскими корочками сразу министром назначали. Оттого мы теперь в такой общенациональной заднице, мой друг! Западничество для России — это способ геополитического суицида.
— Неужели — Сен-Жон Перс? — тонко уточнил Кокотов.
— Возможно. Теперь, конечно, ситуация улучшилась: чтобы сделать карьеру, достаточно родиться в Питере. Но вернемся к нашему герою. В нем борются два чувства: страсть к нашей Юлии и честолюбие. Он выбирает последнее. И знаете, кто подталкивает его к этому?
— Кто?
