Но тут на мягких лапах демократии к безмятежному советскому народу подкрался крокодил капитализма. Науку, презрев, перестали финансировать. В ИЛИ сначала закрыли несколько исследовательских программ и лабораторий, затем перестали выдавать зарплату, потом начались увольнения, и наконец исчез сам институт, помещавшийся, как на грех, в старинном особняке, который приглянулся владельцу банка «Акведук» Гусёнычеву, в прошлом режиссеру-постановщику факельных шествий при горкоме комсомола. Знаменитую кимрскую табличку сперва передали на хранение в Эрмитаж, а вскоре, чтобы подзаработать денег, отправили в мировое турне, закончившееся прескверно. Дружественное скандинавское государство конфисковало реликвию в порядке компенсации за нефтяное пятно, оставленное в шестидесятые годы советской подводной лодкой, столкнувшейся в извилистом фиорде с американской субмариной. Кстати, Соединенным Штатам северные борцы за чистоту морей и океанов никаких претензий почему-то не предъявили…
Оставшись без места, зарплаты и рунического артефакта, Чердынин сник, затосковал, отошел от дел и лег на диван. А вот Блинов не сдался: чтобы прокормиться, он устроился грузчиком на Черкизон, но каждую минуту, свободную от перетаскивания китайских тюков, посвящал раздумьям над копией утраченной ализонской таблички. Иногда он наведывался к сподвижнику, лежащему на диване, и пытался вернуть его в науку, звал с собой на Черкизон, но тщетно: Владилена тошнило от малейшего мыслительного усилия. Родня забеспокоилась. Малоталантливый, но бойкий кузен, в прошлом преподаватель научного коммунизма, а теперь заместитель главного идеолога новой России Снуркова, выхлопотал родственнику, как видному ученому, приличный грант под специальное исследование сочинений Ленина. С помощью лингвистического анализа первоисточника требовалось немедленно доказать, что правое полушарие вождя, отвечавшее, по мнению мозговедов, за гуманизм и сострадание, было поражено сифилисом, подхваченным в цюрихском борделе, чем и объясняется изначальная бесчеловечность Советской власти. К чести Чердынина, от такого предложения он отказался и продолжал лежать, глядя в телевизор. Семья обнищала. Жена Даша для прокорма устроилась в парк — мести и драить троллейбусы, засвиняченные во время рейсов. Порой для развлечения она приносила угасающему супругу дешевые детективы, брошенные пассажирами под сиденья.
Читая эти цветастые покетбуки, Владилен изумлялся, насколько все они незамысловато одинаковые. Хорошо хоть, сыщики немного отличались друг от друга. В одной книжке, например, преступления расследовала глуповатая домохозяйка. Улики сами падали ей буквально на дурную голову. В другом романе нити злодеяния распутывал частный детектив, уволенный из милиции за нездоровую честность, бросающую тень на профессию. В третьем криминальный клубок разматывала красотка оперативница, совсем запутавшаяся между мужем и любовником. Как написала забытая поэтесса Катя Горбовская: «Мечется баба меж двух мужиков, умная баба меж двух дураков…»
Бешеной популярностью пользовались сочинения, выходившие из-под пера некоего К. Ропоткина, которого никто никогда не видел, а на обложечных фотографиях он представал в затейливой венецианской маске. В его детективах события происходили в далеком прошлом, во времена царствования Александра III Благословенного, а сложнейшие уголовные головоломки, от альковного убийства до заговора бомбистов, разгадывал скромный письмоводитель дознавательной части Зяма Корчмарик, чудом вырвавшийся за черту оседлости и обреченный ввиду своей неправославности на бескарьерное прозябание. Однако начальство его конфиденциально ценило, иной раз приглашал на чай сам министр внутренних дел и просил: «Зям, ты уж, голубчик, поусердствуй, а то совсем мои архаровцы запутались!» Сведения о той отдаленной эпохе К. Ропоткин щедро черпал из школьного учебника истории, и это особенно интимно сближало его с читателями.
Однако многотомный Корчмарик в последнее время стал надоедать публике, и К. Ропоткин поручил расследование нескольких хитроумных дел дотошной слушательнице Бестужевских курсов Аглае Муромовой (в народе таких девиц называли «бестыжевками»). Она была наследницей богатого дворянского гнезда, но, начитавшись Чернышевского, по идейным соображениям сбежала из дома с гусарским поручиком, оказавшимся впоследствии мотом и подлецом. В свободное от посещений курсов и студенческих сходок время бывшая девица разоблачила подпольную черносотенную организацию, готовившую переворот под лозунгом «Россия — для русских!». А тайным покровителем заговорщиков оказался сам государь-император Александр Третий, страдавший зоологическим русофильством, что, в общем-то, довольно странно для урожденного немца. Судя по всему, со временем (романов эдак через десять) К. Ропоткин планировал свести и поженить Зяму с Аглаей, сделав расследование хитроумных злодейств семейным бизнесом этой милой пары.
И вдруг оцепеневшему лингвисту Чердынину пришла в голову удивительная мысль: а почему бы не зарабатывать на жизнь сочинением вот таких детективных романов? Дело хоть и непочтенное, но прибыльное. Можно быстро скопить деньжат и снова сесть за расшифровку рун, не ловя на себе нежные укоризны жены-труженицы. Но как придумать такого героя, такого сыщика, чтобы все сразу ахнули, переглянулись и запомнили? Казалось, возможные варианты давным-давно исчерпаны: от любознательных отроков до склеротических стариков, от приметливых школьниц до въедливых пенсионерок. А про милиционера, который приехал отдохнуть в родной городок, где орудует серийный убийца, — и говорить нечего. Владилен почти уже отчаялся, но однажды, глядя в телевизор, наткнулся на сюжет об офицере, взорванном коварными террористами и впавшем в неподвижное беспамятство.
И Чердынина осенило!
Так появился на свет Илларион Шкапов — аналитик Генштаба, тяжело раненный во время командировки в горячую точку и лишившийся почти всего: движения, слуха, зрения, обоняния, осязания… Подвижно-чувствительным остался лишь безымянный палец правой руки. Самоотверженная жена Маша, не бросившая Иллариона в беде, была убеждена: палец остался жив благодаря спасительному обручальному кольцу! Чтобы общаться с супругом, она самостоятельно изучила азбуку Морзе и, постукивая по чувствительной фаланге, рассказывала мужу-инвалиду обо всем, что происходит в квартире, во дворе, в городе, в стране, в мире… Так они и жили.
Но вот однажды в подъезде их дома случилось убийство: на ступеньках обнаружили застреленного разносчика телеграмм. У пострадавшего ничего не пропало, даже портмоне и мобильный телефон остались в кармане дорогого плаща фирмы «Барберри». Милиция только лениво развела руками. Маша, приглашенная следователем капитаном Дубягой на место преступления в качестве понятой, обо всем, воротясь домой, настучала мужу. Илларион, чей мозг, заостренный годами военной аналитики, изнывал без дела, выпытал подробности, а потом, обдумав полученную информацию, морзеобразно попросил супругу разъяснить кое-какие туманные детали странного преступления…
Маша, обрадованная, что муж снова заинтересовался внешней жизнью, задание выполнила. Убитый разносчик телеграмм оказался неким Подрамниковым, выпускником Школы живописи и ваяния имени Звияда Цинандали, великого русского монументалиста, трагически погибшего в Тегеране под обломками шестнадцатиметрового памятника аятолле Хомейни, подаренного мастером грандиозных форм иранскому народу в рассрочку. Памятник во время торжественного открытия варварски взорвали исламские фундаменталисты, случайно выяснившие, что этого бронзового колосса Цинандали год назад уже пытался под именем царя Давида всучить народу Израиля. Однако евреи сурово отклонили дорогостоящий гешефт, так как по каналам Моссада разузнали: на Украине монумент уже участвовал, правда, безуспешно, в конкурсе на лучший памятник князю Святославу — безжалостному погромщику несчастной Хазарии.
