— Я подумаю, — процедил Меделянский.
— Ну и что ваш Вова? — спросил Огуревич.
— Вова рыдал, — вздохнул режиссер, — жаловался, что у него из-за нас болит сердце, а ему утром играть в футбол с Самим! В общем, и дела не сделали, и хорошего человека подвели, — сурово подытожил Жарынин.
— А может, нам тоже пообещать Дадакину землю? — предложил Кокотов.
— Нет, не получится, — покачал головой Дмитрий Антонович.
— Да, не выйдет. Они берут только у себе подобных… — согласился Меделянский.
— И что же нам делать? — всхлипнул директор, явно тяпнув от безысходности внутреннего алкоголя.
— А нельзя ли напустить на Ибрагимбыкова ваших энергетических глистов? — с нарочитой серьезностью спросил игровод.
— Издеваетесь?
— Неплохая мысль! — поддержал отец Змеюрика.
— В принципе, конечно, можно, но ведь это же фактически убийство!
— Нет, к убийству я еще не готов… — покачал головой режиссер и принялся чистить трубку.
Глава 82
Кеша
В этот момент дверь приоткрылась, и в кабинет канцелярской тенью скользнула секретарша:
— Аркадий Петрович, к вам Иннокентий Мечиславович!
— Наконец-то! Зовите же! — расцвел Огуревич.
Кокотов сразу узнал в госте правнука Яна Казимировича Кешу. Загорелое спортивное лицо молодого человека выражало торопливую и беспредметную доброжелательность. Одет он был со вкусом: дорогой серый костюм, белоснежная сорочка, неброский, но элегантный офисный галстук и ярко-рыжие ботинки с дырчатым узором на мысках. В руке Болтянский-младший держал скромный коричневый портфельчик с деликатным, но приметным знающему глазу тиснением «Меркурий».
— Я, кажется, опоздал? — спросил Кеша, улыбнувшись, отчего его доброжелательность сделалась еще беспредметнее.
— Ничего-ничего! — успокоил Аркадий Петрович. — Мы сами только вот недавно собрались. Советуемся…
— Пунктуальнее надо быть, юноша! — заметил Меделянский недовольным голосом, так как успел сравнить свою обувь с рыжими штиблетами молодого пижона.
— Простите, в Москве такие пробки! — извинился правнук, придав улыбке оттенок раскаянья.
— Не удивительно! — возмутился Гелий Захарович, рассмотрев также и фирменный вензель на портфеле. — Надо было в девяностые дороги с развязками строить, а не виллы на Лазурном Берегу!
— Неужели вы всерьез думаете, что кто-то станет давиться за власть, чтобы потом строить вам дороги, а не себе — виллы? — усмехнулся режиссер.
— А вы… вы, значит, и есть тот самый господин Меделянский? Я же вырос на вашем Змеюрике! — воскликнул Кеша.
— На котором из двух? — не удержался Кокотов, намекая на вторую, капиталистическую редакцию повести.
— Не вы один, — подобрел старик, пропустив мимо ушей колкость писодея. — А вы, собственно, кто?
— Ах, совсем забыл представить! — спохватился Огуревич. — Иннокентий Мечиславович — правнук нашего дорогого Яна Казимировича.
— Да, дедушка просил вам помочь. — Молодой человек кивнул соавторам как старым знакомым.
— А чем вы, собственно, можете нам помочь? — подозрительно спросил игровод. — Нам даже Скурятин не помог.
— Скурятин — чиновник. А я юрист.
— Юристы, как сказал Сен-Жон Перс, — это люди, которые с помощью закона попирают справедливость.
— Надо же! Никогда не слышал… Здорово! Ну, господа, не будем терять времени! У меня сегодня еще переговоры, а ночью я улетаю во Франкфурт… — Кеша мельком глянул на часы, с которыми его не пустили бы к Скурятину даже на порог.
— Надолго? — завистливо спросил Огуревич.
— Нет. Утром совет директоров, к вечеру вернусь. Итак, что мы имеем?
— Мы имеем? Хм… Пока Ибрагимбыков имеет нас! — скаламбурил Жарынин.
— Давайте, Дмитрий Антонович, не будем упражняться в остроумии! Если лично вам не удалось помочь «Ипокренину», это еще не значит, что бой проигран! — сквитался Меделянский за платиновую дощечку для марсиан. — Я как председатель фонда «Сострадание» в некоторой мере отвечаю за судьбу ДВК…
— Хорошо, что вы об этом наконец вспомнили! — мгновенно дал сдачи режиссер.
— …И хочу знать реальное положение вещей, — пропустил колкость мимо ушей отец Змеюрика. — С чем мы идем в суд? Каковы наши шансы?
— А разве господин Огуревич вам не доложил? — удивился правнук.
— Конечно доложил! — заволновался Аркадий Петрович. — В общих чертах доложил…
— Нет, господа, в общих чертах не годится, — покачал головой Кеша. — Чтобы правильно выстроить защиту, мы должны знать, сколько акций у Ибрагимбыкова.
— Каких таких акций? — даже привстал от удивления Жарынин.
— Акций ЗАО МСУ «Кренино», — объяснил юрист.
— А если по-русски? — с угрозой спросил игровод.
— Закрытого акционерного общества «Медико-социальное учреждение „Кренино“».
— Что ж ты мне, хорек торсионный, врал, что занял деньги под землю?!
— Я не хотел вас раньше времени огорчать, — отозвался Огуревич, даже не обидевшись на «хорька».
— Та-ак, понятно… — Жарынин гневно прошелся по кабинету, с особой ненавистью почему-то глянув на портрет пучеглазой Блаватской. — И с каких это, интересно, пор мы стали ЗАО?
— Да уж почти два года как акционировались… — вежливо доложил Кеша. — Я по просьбе дедушки помогал оформлять документы.
— Значит, мы теперь к ССС отношения не имеем?
— Почему же? У Жменя десять процентов акций, иначе он не дал бы согласие на акционирование.
— Оч-чень хорошо! — прогремел Жарынин. — Зачем вы это сделали?
— Мы решили, так будет легче доставать деньги и вести хозяйственную деятельность, — молвил Огуревич с вежливой скорбью человека, которому вот-вот набьют морду.
— Кто это — мы?
— Я, Гелий Захарович и Совет старейшин.
— Гелий Захарович, это правда?
— Увы, рынок беспощаден даже к старикам! — отозвался Меделянский, разглядывая шторы.
— В результате, — разъяснил молодой юрист, — тридцать процентов акций получили ветераны, передав их в доверительное управление Совету старейшин. Тридцать процентов — дирекция в лице господина Огуревича. И тридцать — фонд «Сострадание» в качестве оплаты за замену пришедшей в негодность сантехники и косметический ремонт здания. Десять процентов переданы Жменю.
— Теперь ясно! — грозно подытожил игровод. — То-то я смотрю: стоит мне у Регины или Вальки спросить про финансы, они только хихикают и щиплются.
— Я запретил им рассказывать. Это конфиденциальная информация, — вздохнул директор.
