Андрею Львовичу не оставалась ничего другого, как придать физиономии выражение отстраненной пресыщенности, а плечам и походке — вид утомленного мужского могущества.
— Не изображайте из себя Казанову после инсульта! — ревниво шепнул игровод.
К ним тут же подсеменил комсомольский поэт Бездынько:
— Разрешите прочесть стихи!
— Про Стаханова?
— Да.
— Знаем! — Жарынин отсек приставалу жестом пресс-секретаря.
— А если я прочту стихи на суде?
— Про Стаханова?
— Нет, про Ибрагимбыкова.
— Попробуйте, — полуразрешил режиссер.
Ян Казимирович страшно обрадовался соавторам, даже вскочил и заговорщицки подмигнул Кокотову.
— Ну, что там, что там у вас было? Рассказывайте! Скорее! — потребовал дед.
— Вы о чем? — оторопел писодей.
— Как о чем? О совещании! — Морщины ветерана выразили высшую степень любопытства.
— А разве Кеша к вам не заходил? — удивился Жарынин.
— Забежал буквально на минуту. У него самолет. Оставил гостинцы и сообщил, что вы обо всем договорились. Хотелось бы знать подробности. Что решили? Я все-таки председатель Совета старейшин!
— Ну, что мы решили… — значительно молвил игровод, усаживаясь, — решили, что надо выигрывать суд. Меделянский дает своего адвоката Морекопова. А мы с вами, Ян Казимирович, должны так выступить, чтобы закон, рыдая, встал на нашу сторону!
— Правильно! Мы тоже посовещались и составили список. Вот — взгляните!
— Ну-ка, ну-ка! — Жарынин нацепил на нос китайчатые очки и развернул скаредный клочок бумаги. — Та-ак, а почему нет Проценко? Народ его любит!
— Опасно, Дмитрий Антонович, он обязательно наябедничает, что нас тут морят голодом.
— Верно. А где же Ласунская?
— Вера Витольдовна отказалась.
— Как? Почему? Невозможно!
— Помните историю с «чемадуриками»? Тогда мы ее упросили, и она спасла «Ипокренино». В очереди оказался ее поклонник. Но потом к ней подбежала какая-то ненормальная и заорала: «Ах, боже мой, это Ласунская, здесь Ласунская! Господи, как же она постарела!» Вера Витольдовна мило улыбнулась, поблагодарила за внимание, а вернувшись, слегла. Месяц ни с кем не разговаривала, не выходила, не принимала даже врача, и еду ей носили в номер. Думали, умрет. Потом — ничего: взяла себя в руки, но сказала, что больше никогда в жизни не выедет за ворота «Ипокренина». Только на кладбище. Понимаете, она хочет, чтобы ее запомнили молодой и прекрасной! Двадцать лет нарочно не появляется на телевидении!
— Очень, очень жаль! — искренне огорчился режиссер и начал вслух читать список. — Поэт Бездынько, архитектор Пустохин, акын Агогоев, Нолле… Кто это?
— Внебрачная вдова сына Блока, — пояснил Болтянский. — Без нее никак нельзя.
— Ясно. …Принцесса цирка Воскобойникова, кобзарь Пасюкевич, скульптор Ваячич… Иголкина не надо. Народная артистка Саблезубова, композитор Глухонян, народный художник Чернов-Квадратов, виолончелист Бренч, дикторша Жиличкина… Хм… Все это, конечно, хорошо, но без Ласунской никак! Она символ эпохи, богиня советского кино. Ну кого, кого можно поставить с ней рядом?! — надрывно спросил игровод и сам себе ответил: — Никого! Только Любовь Орлову. Ах, как жаль! Перед Ласунской не устоит никакой суд. Вообразите, встает сама Вера Витольдовна и говорит Доброедовой: «Голубушка, не отнимайте у нас „Ипокренино“, тихую пристань усталых талантов!» Может, все-таки упросим?
— И не пытайтесь!
— Жаль, жаль.
Тем временем подкатила тележку Татьяна. Осторожно, чтобы не расплескать, перенесла на стол тарелки с налитым до краев борщом. Котлеты, правда, оказались обычными — крохотными, зато уж ноздреватого картофельного пюре не пожалели, плюхнули от души.
— Уж и не знаю, что случилось! — объяснила официантка, поймав удивленные взгляды насельников. — Огуревич велел…
— Теперь так будет всегда! — строго пообещал Жарынин.
— Дай-то бог!
— А что там с Жуковым-Хаитом? — спросил писодей.
— Да ну его, черта! Никак не докоробится. Замучилась ему в номер тарелки таскать. Жрет за двоих!
Она собралась отъезжать, но потом лукаво глянула на Кокотова, взяла с тележки еще одну порцию котлет и поставила перед ним:
— Подхарчись, неугомонный!
И сверкнув золотым зубом, уехала.
Ян Казимирович проводил ее знающим взором и, плутовато жмурясь, подвинул писодею баночку с морской капустой:
— Угощайтесь! Это, конечно, не камасутрин, но тоже способствует. Хотя, знаете, в вашем возрасте мне еще хватало одного зовущего женского взгляда!
— Скифского? — рассеянно уточнил автор «Беса наготы».
— Именно! Как это там Бездынько сочинил: «В подруг врубался… хе-хе… как Стаханов…»
— А что это за камасутрин? — полюбопытствовал Жарынин. — Вроде виагры?
— Дорогой мой Дмитрий Антонович, виагра в сравнении с камасутрином — бражка рядом с хорошим коньяком. Вы помните, какой раньше был коньяк? Входишь, бывало, в редакцию «Правды», здороваешься с вахтером и сразу чуешь: где-то пьют армянский! Поднимаешься в лифте на этаж, идешь на запах, открываешь дверь в отдел литературы — так и есть: обмывают с автором публикацию! Вот это был коньяк! А теперь?
— А этот камасутрин, — остро заинтересовался Кокотов, — он продается в аптеках?
— Ну когда настоящие лекарства, голубчик, продавались в аптеках?! В аптеках вы купите химию, которая сведет вас в могилу. Камасутрин — это абсолютно натуральный продукт, чистый дар Гималаев. Рецепт случайно обнаружили в старинном манускрипте тибетские монахи. В Средние века это снадобье продавали на вес золота совокупно со списками знаменитой «Камасутры». Согласитесь, чтобы перепробовать все позы и способы, собранные в этом удивительном трактате, нужна нечеловеческая стойкость. И этот, извините за выражение, «тандем» пользовался большим спросом, особенно у сластолюбивых раджей. Потом секрет камасутрина был надолго утерян, а когда его вновь открыли, Индия едва сбросила с себя оковы английского владычества. И Джавахарлал Неру решил поставить дивный дар Гималаев на службу родине, поднимающейся с колониальных колен. Был налажен выпуск альбомов «Камасутры» с красочными миниатюрами, а к ним прилагались сандаловые ларчики с таблетками, которые и стали называть камасутрином. Комплект дарили высоким зарубежным гостям, продавали богачам и туристам. Брежнев попробовал чудо-пилюли во время официального визита в Индию и просто замучил потом переводчицу с поварихой. Человек он был широкий и, вернувшись в СССР, дал испробовать снадобье всем желающим членам Политбюро. Соратники пришли в такой восторг, что на радостях приняли косыгинский план модернизации экономики. Увы, вскоре одного из сподвижников уже хоронили с музыкой у Кремлевской стены: подорванное коллективизацией и индустриализацией сердце не вынесло трех таблеток разом. Стало ясно: принимать камасутрин надо осторожно, с учетом возраста и под наблюдением врачей, — вследствие чего реформы Косыгина потихоньку свернули. Тогда же поручили Внешторгу закупить препарат для Четвертого Главного управления Минздрава, но, конечно, без возбудительных альбомов, так как все-таки порнография в Советском Союзе преследовалась. Хранили камасутрин на центральном аптечном складе в специальном сейфе и отпускали только по рецепту лечащего врача с печатью Управления делами. Согласно закрытому постановлению Политбюро, пользоваться даром Гималаев имели право члены и кандидаты в члены ЦК, депутаты Верховного Совета, министры, академики, военачальники, выдающиеся деятели культуры, космонавты и полярники. Помогали, конечно, как всегда, братским партиям. Часть пилюль передали в ГРУ для разведывательных целей. Помните грандиозный скандал с канцлером Вилли Брандтом?
