Книга Гипсовый трубач, страница 325. Автор книги Юрий Поляков

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Гипсовый трубач»

Cтраница 325

Именно так с покойным Петей Карякиным мы сочиняли киноверсию «ЧП районного масштаба». То же самое повторилось с Владимиром Меньшовым: с ним мы придумывали семейную драму под условным названием «Зависть богов». К одноименному фильму, впоследствии им снятому, та наша история не имеет никакого отношения за исключением, пожалуй, названия, полюбившегося режиссеру-оскароносцу. Нечто подобное было, когда со Станиславом Говорухиным мы трудились над «Ворошиловским стрелком». И всякий раз повторялось одно и то же: изысканное буйство человеческого общения. Когда же текст наконец ложился на бумагу, головокружительное марево словопрений рассеивалось, как табачный дым в комнате уснувших картежников, и мне становилось до слез обидно, что никто никогда не узнает, из какой восхитительной пены умнейших мыслей, тонких наблюдений, удивительных историй, острых шуток, рискованных каламбуров, отчаянных откровений рождаются скупые строчки сценария:

МИХАИЛ. А я думал, ты ушла.

МАША. Нет, я осталась…

И тогда я задумал повесть о том, как режиссер и литератор пишут сценарий, спорят, ссорятся, сочиняют и отметают один за другим варианты сюжета, как они выдумывают судьбы персонажей, распоряжаются их страстями, жизнями и смертями… Мне хотелось погрузить читателя в удивительную атмосферу словесных миров, недолговечных, как бабочки-поденки. Захваченный этой идеей, я набросал страниц сорок: звонок режиссера, встреча героев, поездка в «Ипокренино», первые разговоры и рассказанные друг другу истории… Но на этом мой пылкий «роман» с замыслом окончился, я охладел, как Земфира, и решительно не знал, что дальше…

Странного режиссера в берете с петушиным пером поначалу звали Стратоновым, и у меня возникло ощущение, что впоследствии он может оказаться чертом. Кто ж мог предположить, что из него выйдет Жарынин — мой любимец, один из тех буйных талантливых неудачников, которые так часто встречаются среди русских людей, запропавших в искусстве, где хватка и сцепка значат больше, чем дар. А вот писатель сразу стал Кокотовым — эту редкую фамилию я позаимствовал у одной молодой сотрудницы «Литературной газеты», куда я как раз в 2001-м пришел главным редактором. В Андрее Львовиче много от меня самого, точнее, от той части моей натуры, которая, честно говоря, мне не очень-то нравится.

Но работа, как я уже сказал, застопорилась. Зато меня увлек другой сюжет, с которым я вступил в серьезные «супружеские» отношения. Я взялся за «Грибного царя». История современного Фомы Гордеева, русского предприимчивого человека, добивающегося капиталистического успеха ценой краха душевного, нравственного распада, казалась мне тогда архиважной. Кстати, мечта об огромном боровике, исполняющем желания, впервые мелькнула в голове бредущего по лесу Львова. «Вот бы найти грибного царя, — думал он, — и вернуться в юность, в тот единственный июль!» Так грибная тема перекочевала в новый роман, вышедший в 2004 году, переизданный большими тиражами, переведенный на разные языки, инсценированный, экранизированный. Критики мой роман почти не заметили, они вообще не любят самодостаточных писателей, предпочитая возить в колясках-рецензиях литературных инвалидов. Видимо, за этим жертвенным занятием они чувствуют себя нужнее и значительнее.

7

Потом на несколько лет я ушел с головой в драматургию, и мне было не до прозы… Но вот однажды я спускался по эскалатору в метро, разглядывая встречных девушек, год от года все молодеющих, и ни с того ни с сего мне пришла в голову ошеломительная мысль: Кокотов и Жарынин едут в «Ипокренино» писать сценарий по повести «Гипсовый трубач». Так два замысла, живших во мне каждый сам по себе, вдруг слились, как говорится, в экстазе. И роман захватил меня, причем не романтическим порывом, а крепкими многолетними «брачными» узами, подчас невыносимыми: вряд ли найдется семьянин, ни разу не помышлявший о разводе. Дальше началось то, что я условно называю насыщением текста жизнью. Большинство писателей делают литературу из литературы. Это несложно и напоминает вариации на темы известных композиторов. Делать литературу из жизни гораздо сложнее. Но это отдельный и долгий разговор.

«Насыщение текста жизнью» — сложный, многоуровневый, часто подсознательный процесс. Хотя есть в нем и вполне очевидные приемы. Ну, например: борьба за Переделкино, где я живу много лет, вступила в явно криминальную фазу, и в моем воображении возник рейдер Ибрагимбыков, жаждущий захватить «тихую гавань престарелых талантов». Потом я вспомнил, как после премьеры «Женщин без границ» в Театре сатиры ко мне подошла милая неюная дама и спросила: «Вы узнаете меня?» — «Нет…» — ответил я, обшаривая ту часть памяти, где у мужчин хранятся тени попробованных женщин. «Ну как же! Вы преподавали у нас в седьмом классе литературу. И я даже была в вас немножко влюблена…» — «Да что вы!» — Я зарделся как китайский фонарик. Вскоре в роман ворвалась и закрутила Кокотова феерическая Наталья Павловна. А как-то в ресторане я случайно встретил мою одноклассницу, столь молодо выглядевшую, что невольно закралась мысль о некоем дамском варианте Дориана Грея. Выяснилось: она успешно занимается бизнесом и отмечает очередной коммерческий успех со своим молодым плейбойчатым мужем. Кажется, четвертым по счету… Так в романе появилась Нинка Валюшкина. Однако ее верность первой любви и манеру говорить как «робот устаревшей модели», я позаимствовал у другой своей знакомой. Конечно, я спрямляю законы творческого хаоса: превращение реальных людей и событий в литературную ткань происходит сложнее, прихотливее и под влиянием каких-то озаряющих ассоциаций, но суть процесса, кажется, передана верно.

В «Гипсовом трубаче» много фактов и деталей, взятых из моего личного опыта, из жизни моих друзей. Например, приписывать всякую чепуху забытому нобелевскому лауреату Сен-Жон Персу, сочинявшему изысканно-непонятные стихи, любил Сергей Снежкин, режиссер, поставивший в 1987 году «ЧП районного масштаба». А история с карнавальной надписью «хиппи», которой заинтересовались бдительные «органы», случилась со мной на самом деле, когда я работал художником в пионерском лагере в Ступине. И тяжелая болезнь Кокотова тоже из жизни. В 1995-м мне по недоразумению был поставлен смертельный диагноз, и пока ошибка врачей не разъяснилась, я несколько месяцев прощался с жизнью, а друзья и близкие — со мной. Первое время после «выздоровления» я даже боялся вспоминать о случившемся, хотя знал, что обязательно когда-нибудь воспользуюсь этим тяжким испытанием в литературной работе. У писателя, как у хорошего старьевщика, ничто не пропадает зря. И вот спустя десять лет я поделился этим жутким опытом с моим героем.

«Онкологический» поворот сюжета мы обсуждали с Геной Игнатовым, который с конца 1970-х был моим другом, главным оценщиком моих задумок и первым читателем еще сырых текстов. Один из создателей отечественной школы программирования, он обладал тонким художественным вкусом, и его оценки были безошибочны. Неожиданный недуг Кокотова ему тоже глянулся, показался сюжетно выигрышным и «экзистенциально богатым». Но вскоре Гена сам внезапно безнадежно заболел. Два года он упорно боролся за жизнь, но кто и когда выигрывал у смерти? Проведывая его в онкоцентре на Каширке, я невольно насыщался будничным кошмаром «ракового корпуса», с внутренним стыдом перенося все это в роман, третью часть которого Гена так и не дочитал…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация