Аркадий Петрович, который благодаря стараниям Агдамыча вырастил хороший урожай грибов, умудрился одним из первых сдать их софринскому районному отделению «Неделимой России» и вернул примерно треть от вложенного, что в той критической обстановке следует расценивать как безусловную коммерческую победу. Правда, за это ему пришлось не только самому вступить в партию, но и записать туда всех обитателей «Ипокренина», включая Агдамыча и ветеранов, умерших за последние несколько лет…
Чемадурова поймали через год: он отсиживался в погребе у своей бывшей жены, которую бросил, будучи в славе и богатстве. И она, мстя за измену в бассейне с наемными обольстительницами, кормила его раз в день — вареными плютеями без соли. В тюрьме он наконец отъелся и объявил, что на суде скажет страшную правду обо всех сильных мира сего, заработавших миллионы на его пирамиде. Понятно, до суда бедняга не дожил и был сражен на пороге Генеральной прокуратуры, куда его привезли для дачи показаний. На чердаке дома, откуда стреляли, нашли новенькую оптическую винтовку и наволочку, набитую «чемадуриками», из чего сделали единственно правильный вывод: мошенник убит из мести человеком, разорившимся на его махинациях…
Глава 20
Пасынок мирового разума
— Вот так и случилось… — вздохнул Огуревич. — Хотел обеспечить ветеранам безбедную старость, а вышло…
— Ладно врать-то! — усмехнулся Жарынин.
— Послушайте, — вмешался Кокотов, чтобы сгладить неловкость. — Во всем этом есть одна нестыковочка!
— Какая же? — насторожился режиссер.
— Аркадий Петрович, вы человек, вхожий, так сказать, в торсионные поля и другие высшие сферы, где наперед и назад все уже давно известно. Ведь так?
— Так, — подтвердил директор, посмотрев на писателя глазами усталого мага.
— Почему же тогда вы, прежде чем вкладывать казенные деньги в рискованное предприятие, не заглянули в ваш этот самый… как его?
— В биокомпьютер, — подсказал Огуревич.
— Вот именно. И все бы разъяснилось…
— Нельзя! — сокрушенно вздохнул он.
— Почему же? — иронически поинтересовался Жарынин.
— Видите ли, большинство людей наивно полагают, что этика — явление чисто социальное. На самом же деле этика — один из важнейших принципов мироздания. Высший разум изначально этичен. Интуитивно люди это всегда чувствовали, говоря, например: «Не в силе Бог, а в правде».
— Вы-то тут при чем? — обозлился режиссер.
— А при том! Использование для личных нужд информации, хранящейся в торсионных полях, может навсегда отрезать меня от Сверхзнания.
— Другими словами, Мировой разум за недозволенное любопытство поставит вас в угол? — съязвил Дмитрий Антонович.
— Ну конечно! Как вы все правильно поняли! Ведь и у Адама поначалу имелся персональный биокомпьютер…
— Вкупе с внутренним спиртовым заводиком?
— Вы, Дмитрий Антонович, все пытаетесь свести к шутке, но дело ведь серьезное. Что такое «древо познания добра и зла»? Это и есть мировое информационное пространство. А яблоко, съеденное вопреки запрету, не что иное, как информация, полученная некорректным способом… Результат вам известен?
— М-да… Результат известен, — кивнул Жарынин. — «Ипокренино» захватят, а стариков выгонят на улицу. Но если вы такой щепетильный, попросили бы Прошу. Мальчик — лицо незаинтересованное…
— Неужели вы полагаете, Дмитрий Антонович, что такими жалкими уловками можно обмануть Мировой разум? Он не допустит!
— Почему же?
— Потому что в подобных ситуациях возможна некорректная деформация исторического тренда. Понимаете?
— Не совсем, — признался Кокотов.
— Видите ли, — с готовностью принялся разъяснять директор. — Возьмем, скажем, Куликовскую битву…
— Почему именно битву и непременно Куликовскую? — насторожился режиссер.
— На примере ключевых исторических событий удобнее объяснять, что такое некорректная деформация исторического тренда…
— Ну-ну!
— Вы, разумеется, помните, с чего началась битва?
— С поединка Пересвета с Челубеем, — вспомнил автор «Кентавра желаний».
— А кто победил?
— Никто. Оба упали замертво.
— Верно, — кивнул Огуревич с видом удовлетворенного педагога. — А теперь представьте себе, что кто-то из чародеев, которых, по свидетельству очевидцев, было при ставке Мамая во множестве, заранее вышел бы в мировое информационное пространство, выяснил, куда именно ударит копье Пересвета, и рассказал Челубею. И батыр подложил бы под кольчугу в это самое место, допустим, железную пластину. В результате татарин побеждает. Это сразу деморализует войско Дмитрия Донского. И битву, поскольку силы были примерно равны, он проигрывает вчистую. Вместо Рюриковичей на Руси воцаряются Мамаичи, ислам становится в Евразии правящей религией, и мировая история кардинально меняет свое направление. И все это из-за какой-то железки. Но ведь Мировой разум ничего такого не допустил…
— А как же он допускает, что заслуженные старики могут остаться без крова? Это разве не деформация тренда?! — возмутился Жарынин.
— Кто знает, кто знает… — вздохнул Аркадий Петрович. — Возможно, Мировой разум именно сейчас сгущает в социуме негативные явления, чтобы мы наконец осознали абсурдность нынешнего жизнеустройства… — Говоря это, директор наливался значительностью, а щеки его становились все мускулистее. — Я вот что вам скажу…
— Лучше скажите мне, пасынок Мирового разума, как вы договорились с Меделянским, — грубо перебил режиссер. — Он председатель фонда и был обязан запретить вам прикасаться к стариковским деньгам! А тем более покупать «чемадурики»!
— Я его убедил.
— Меделянского? Это невозможно.
— Он проникся…
— Меделянский? Чушь!
— Ну хорошо… — Директор распустил щеки и потупился. — Часть средств я отдал ему на судебные расходы…
— Ага, значит, он судится на стариковские деньги?
— Да… Но Гелий Захарович обещал в случае победы двадцать процентов всех доходов от Змеюрика перечислять в фонд «Сострадание». А это — гигантские деньги!
— И вы поверили?
— А что мне оставалось делать? — окончательно сник Огуревич.
— Сколько он уже судится?
— Лет семь-восемь… А может, и больше.
— М-да… Прав был старый ворчун Сен-Жон Перс, когда говорил: суд — это такое место, где у закона можно купить столько справедливости, на сколько тебе хватит денег!
— Он и в самом деле так говорил? — встрепенулся растратчик.
— Разумеется. В «Анабазисе».
— Надо будет почитать.
— Я вам привезу книжку. И когда же закончится тяжба?
