— Я нарядился хиппи… на карнавал. Глупо, конечно…
— Не скажите! Конечно, хиппи тогда уже выдыхались. Хотя, впрочем, еще дурачились. Демонстрацию в Москве отчудили. Но я не пошел. С девушкой залежался…
— А вы тоже были хиппи? — удивился Кокотов.
— Разумеется! Как говаривал Сен-Жон Перс, кто не глупит в молодости, тот не мудрит в старости. А как вас загребли в КГБ? Расскажите! Скрутили, привезли на Лубянку? Да? Били? Хорошо бы!
— Никто не скручивал и не бил. Просто меня вызвали к Зэка. Примчался напуганный Ник-Ник и закричал:
«Скорее, скорее! Зовут!» — а сам глаза в сторону отводит. Я побежал. Вижу: у административного корпуса черная «Волга» стоит. Ну, подумал, Сергей Иванович снова к Зое приехал. Соскучился…
— Какой Сергей Иванович? — живо заинтересовался Жарынин.
— Не важно. Тем более что это был не он. Зэка сидела за своим директорским столом, но сидела как-то странно — не начальственно: молчала и сцепляла в змейку канцелярские скрепки. Она так всегда делала, когда сердилась. Цепочка была уже довольно длинная. А за приставным столом устроился крепкий стриженый мужик лет тридцати. Белая рубашка с короткими рукавами. Галстук. Лицо совершенно не запоминающееся. Только вот стрижка его мне сразу не понравилась: короткая, как у военного, но стильная, как у гражданского пижона.
— Да, опасная стрижка! Когда меня из-за «Плавней» в «контору» таскали, я тоже обратил внимание, какие они там все аккуратненькие. Поэтому и империю сдали так бездарно! Аккуратисты должны работать в аптеке, а не в тайной полиции.
— Я могу продолжать? — с тихим раздражением поинтересовался Кокотов.
— Да, конечно, коллега! Извините — увлекся…
— На стуле висел его пиджак, явно заграничный, недешевый, светло-серый с перламутром…
— Финский. Точно! У них все отлажено было — им звонили из универмага, если импорт приходил. А мы еще удивляемся, что гэбэшники вместо того, чтобы государство спасать, в бизнес ломанули. Променяли, подлецы, первородство державосбережения на чечевичную похлебку крышевания. Вы вспомните генерала Калугина! Государство, которое дозволяет человеку с такой гнусной рожей работать в органах, обречено! Вот был у меня одноклассник… — начал распространяться Жарынин, но, перехватив укоризненный взгляд соавтора, по-детски приложил палец к губам: — Молчок-волчок.
— …На столе перед незнакомцем лежала тонкая дерматиновая папка на молнии — такие выдавали делегатам слетов и конференций. Увидев меня, Зэка нахмурилась и объявила:
— А вот и Кокотов!
— Присаживайтесь! — кивнул стриженый, не встав мне навстречу и не подав руки. — Вас как зовут?
— Андрей… — ответил я, осторожно устраиваясь на стуле.
— А отчество?
— Львович.
— Я так почему-то и думал.
— Но можно и без отчества.
— Нельзя! — Он посмотрел на меня с обрекающей улыбкой. — Нельзя вам теперь, Андрей Львович, без отчества! Никак нельзя. Вы ведь, кажется, студент второго курса педагогического института имени Крупской?
— Третьего… на третий перешел…
— А я сотрудник Комитета государственной безопасности. Ларичев Михаил Николаевич. — Он вынул из нагрудного кармана удостоверение и раскрыл: на снимке стриженый был одет по форме, а выражение лица, остановленное фотографом, такое… понимаете… равнодушно-карательное.
— Еще как понимаю!
— Я даже, знаете… — Кокотов замялся, сомневаясь, стоит ли рассказывать ехидному соавтору неловкую подробность, но потом все-таки решился, ради искусства. — Я, знаете ли, чуть не описался со страха… Я раньше думал, это просто образное выражение, гипербола… Нет, не гипербола!
— Конечно не гипербола! Это жестокая реальность. Гражданин должен трепетать перед Державой, как блудливый муж перед верной и строгой супругой… Иначе — крах.
— Это снова Сен-Жон Перс? — ядовито спросил Кокотов.
— Нет, это мои личные соображения… — скромно улыбнулся Жарынин.
— Я могу продолжать?
— Конечно!
— Ларичев, понятно, заметил мое смятение. Он был доволен и долго рассматривал меня с какой-то добродушной брезгливостью.
— Наверное, мне лучше выйти… чтобы вы могли спокойно поговорить? — вдруг предложила Зэка и собрала «змейку» в комок.
— Да нет уж! Раз это случилось в вашем лагере, останьтесь, пожалуйста! — холодно попросил Михаил Николаевич, нажимая на слово «вашем».
— А что случилось? — спросил я мертвым голосом.
— Не догадываетесь? — Он звучно открыл молнию и вынул из делегатской папочки большую фотографию, судя по оторванным уголкам, приклеенную, а потом содранную. — Это вы?
— Где?
— Вот! — он постучал пальцем по моему лицу.
— А говорили, пальцем вас не тронули! — покачал головой Жарынин.
— Нет, он постучал по снимку, сделанному нашим лагерным фотографом Женей во время карнавала. В центре стояла Людмила Ивановна, одетая атаманшей, рядом с ней я — в майке с надписью «Make love not war». На лбу у меня красовалась бумажная лента со словом «Hippy». За нами толпился первый отряд, изображавший шумную пиратскую ватагу. Сзади виднелись Таины уши, поднимавшиеся над пионерской толпой…
— Простите, Андрей Львович, запамятовал: Тая — это девушка, с которой у вас, пардон, было?
— Да.
— А уши?
— Она сделала себе из ватмана длинные заячьи уши. Очень смешные…
— Понятно. Веселая девушка.
— Так это вы или не вы? — повторил вопрос Михаил Николаевич.
— Я… — ответил я.
— Выходит, вы, Андрей Львович, у нас хиппи?
— В каком смысле?
— В прямом. Состоите в организации хиппи, так или нет? И врать не надо!
— Он комсомолец, — хмуро вставила Зэка.
— «Молодую гвардию» фашистам тоже комсомолец сдал! — понимающе усмехнулся Ларичев. — Кто еще входит в вашу организацию?
— Никто.
— Так не бывает!
— Я не хиппи! — пролепетал я, наконец сообразив, в какую жуткую историю попал. — Это же просто карнавальный костюм…
— Странный выбор для пионерского карнавала! Не находите? Майка ваша? Отвечайте!
— Майка… Майка… — Кокотов решил не говорить соавтору, что со страха готов был выдать Таю.
Но в этот самый момент Зэка уронила на стол металлическую змейку, которую во время разговора пересыпала с ладони на ладонь. Вздрогнув от звука, Андрей глянул на директрису и увидел, как она чуть заметно покачала головой.
— Так чья это майка? — повторил Ларичев. — Ваша?
— Нет…
— А чья?
