— Кого ждем? — спросил Жарынин, подходя к оператору и осматривая камеру ревнивым взором профессионала.
— Имоверова.
— Ого! Вы слышали? — режиссер обернулся к соавтору. — Лицо канала!
— Да, — кивнул Кокотов. — Сильный ход!
Имоверов был знаменитым телеведущим, можно сказать, звездой, и тот факт, что останкинский однокурсник прислал для репортажа именно его, говорил о многом.
— А где он?
— Едет, — отозвался оператор таким голосом, словно массовый расстрел он собирался начать конкретно с Имоверова, едва тот появится.
Из-за куртины показался Болтянский. Он шаркал, повиснув на руке рослого молодого красавца, одетого в дорогие джинсы, серые кроссовки из змеиной кожи и голубую куртку от «Бербери».
— Это Кешенька, Иннокентий — мой правнучек! — с гордостью сообщил Ян Казимирович, обращаясь одновременно к соавторам, старческому коллективу и телевизионщикам.
Правнук с легкой досадой поклонился, повернувшись к общественности. У него была высокая чубастая стрижка и загорелое спортивное лицо, излучавшее беспредметную доброжелательность.
— А похож-то! Ну вылитый! Две капли! — воскликнула Жиличкина, хотя говоря по совести, особенной схожести между дзядом и правнуком не было, если не считать неуловимой польской несгинелости.
Ян Казимирович церемонно представил Иннокентию Жарынина и Кокотова. Их имена и профессиональные заслуги, благоговейно перечисленные фельетонистом, произвели на плейбоя примерно такое же впечатление, как залетевшая на экран мобильника эсэмэска с рекламой меховой распродажи. Затем Болтянский, трепеща от гордости, сообщил, что Кеша служит в юридическом отделе российско-германской фирмы «Дохман и Грохман».
— А чем занимается ваша фирма? — робко полюбопытствовал автор «Кентавра желаний».
— А почему тут телевидение? — не ответив, спросил правнук.
— Это Дмитрий Антонович вызвал! — с готовностью объяснил Ян Казимирович.
— Зачем?
— Кешенька, я же тебе рассказывал, — заволновался старичок, — у нас хотят отобрать «Ипокренино»!
— Кто?
— Ибрагимбыков! Ты забыл?
— Ах да! Вспомнил… Но это невозможно!
— К сожалению, возможно, Иннокентий! — возразил Жарынин.
— Но ведь это же дом ветеранов!
— Подумаешь, дом ветеранов! Оборонные заводы захватывают, — наддал режиссер.
— Странно, что рейдеры еще до атомных станций не добрались! — встрял Андрей Львович, гордясь сказанным.
— Вы полагаете, телевидение поможет? — усомнился правнук.
— А вы думаете, нет? — недоверчивость юриста явно разозлила режиссера.
— Надо привлечь общественное мнение! — воскликнул Кокотов.
— Лучше привлечь к уголовной ответственности этого… Как ты сказал, дедушка?
— Ибрагимбыкова.
— Вот-вот… его! А телевидение бесполезно.
— Матка боска! — всплеснул руками Ян Казимирович. — Вот времена! Раньше — печать была огромной силой! После моего фельетона в «Правде» «Нет крепдешина — возьмите керосина!» Лаврентий Павлович посадил всю коллегию Министерства торговли. Всех до единого! А сейчас? Беззаконное время!
— Почему беззаконное? Будет суд… Наймите хорошего адвоката! Кстати, когда суд?
— Двадцать первого.
— Время еще есть. Может, все образуется. Закон на вашей стороне.
— Иннокентий, мне странно слышать такое от юриста. Вы разве не знаете наших судов? — возмутился Жарынин. — Там, если проплатить, могут запросто женщине дать срок за мужеложство!
— Сказано, конечно, смешно, но вы сильно преувеличиваете! Все не так трагично, — возразил правнук. — А где, кстати, ваш Меделянский? Он председатель фонда — вот пусть и борется!
— Вы даже знаете нашего главного сострадальца? — усмехнулся режиссер.
— Не знаком, но наслышан.
— Он в Брюсселе. Судится.
— А разве они не вернулись?
— Нет. Задерживаются!
— Странно… А Лапузина здесь?
— Здесь. Вон ее красный «Крайслер»! — Жарынин махнул рукой в сторону стоянки.
— Вы с ней знакомы? — ревниво уточнил автор «Кандалов страсти».
— Конечно! У нее очень сложный раздел имущества. Я ее консультировал.
— Кешенька, ты обещал и нам помочь! — взмолился любимый фельетонист Сталина.
— Ладно, я позвоню Огуревичу. Но пока акции лежат у меня в сейфе, ничего плохого быть не может.
— Какие акции? — насторожился Жарынин.
Но в этот момент к зданию лихо подрулил большой серебристый джип. Первой из него выпорхнула юная длинноногая блондинка с мелкими и влажными, словно прямо из-под душа, светлыми кудряшками. Ее коротенькая юбка заканчивалась как раз там, откуда начинается вызов общественной морали. Старички ветхо крякнули, с грустью вспомнив каждый о своем. Старушки посмотрели на одноприютников с осуждением и закручинились о невозможном. Следом выгрузилась полная дама средних лет, вся затянутая в черный кожаный костюм, точно авиатор начала прошлого века. Это сходство дополняли похожий на шлем парик и большие темные очки, поднятые на лоб. Она осмотрелась и разрешающе кивнула: только после этого показался Имоверов — атлетически сложенный парень с движениями усталой балерины. Одет он был в бирюзовый пиджак и пеструю шелковую рубашку с распахнутым воротом. Лицо канала осмотрелось, шумно вдохнуло ипокренинский воздух и произнесло, томно растягивая слова:
— И эту красоту хотят отнять! Ну, мы им сейчас покажем!
Между тем водитель джипа вынул из багажника складные стул и столик. Разложил их. На стул тут же уселся Имоверов, а на столик влажная блондинка определила гримерный чемоданчик. Ведущий откинулся, как в парикмахерской, а она, взяв кусочек губки, начала осторожно накладывать тон. Кожаная дама, видимо, редакторша, не теряя времени, достала из сумочки исписанные странички, присела на корточки и принялась читать заготовленный текст, почти вставив свои артикулирующие губы в ухо звезде.
Из-за колонны высунулся Огуревич и жалобно поманил Кокотова.
— Передайте Дмитрию Антоновичу! Пусть не рассказывает о том, как мы вкладывали деньги в «чемадурики»! — попросил он, держась за живот.
— Передам!
— И пусть обязательно скажет, что у нас живут двадцать народных артистов. Хорошо?
— Хорошо.
— Вы думаете, телевидение нам поможет?
— Конечно!
— Когда это все закончится?! — всхлипнул Аркадий Петрович, исчезая.
А Кокотов вдруг задумался о том, что же будут воровать друг у друга люди, когда на последнем этапе антропогенеза перейдут в корпускулярно-волновое состояние? Видимо, найдут что…
