— А кто знает, Бродский? Вы автор сценария или я?
— Вы, кажется, хотели, чтобы он был евреем…
— Я? — возмутился Жарынин. — Что вы из меня антисемита делаете! Он у нас из какой семьи?
— Он живет с мамой. Отец их бросил, давно… А мама — милая, тонкая, умная, трудолюбивая, заботливая, интеллигентная…
— Интеллиге-ентная, — передразнил режиссер. — Нет, вы все-таки хотите сделать из нашего Левы еврея!
— Почему?
— По кочану! Ладно, возьму-ка я на роль мамы Ирку Купченко… Короче, мать, чтобы в одиночку поднять сына, выбивается из сил, берет работу на дом. Ночь, Ирка тихо подходит и поправляет Леве одеяло, смотрит на него с нежностью, потом решительно надевает трогательные такие старушечьи очечки и возвращается к своему кульману…
— Как Пат Сэлендж?
— Вот злопамятный! Лучше подумайте, как нам показать, что для Левы изгнание из института — катастрофа, полный жизненный крах. Как? Нужен хороший флешбэк.
— Что?
— Воспоминание.
— Может быть, так: институтский двор, абитуриенты толпятся у списков принятых на первый курс. Лева сначала не подходит, боясь не найти свою фамилию, потом все же решается…
— Вы молодец! Лева мчится домой, бросается на шею матери, она плачет от счастья. Это же смысл ее одинокой жизни: сын — студент! И все это я дам вперебивку со сценой допроса. Перекошенная рожа «злого» чекиста и глумливо-сочувственная — «доброго»: «Кто посоветовал вам нарядиться в хиппи?» И флешбэк: Лева ищет свою фамилию в списках…
— Никто, — невольно отозвался Кокотов.
— Значит, вы сами это придумали? Может, вы состоите в организации хиппи? Признайтесь, в этом нет ничего страшного… Флешбэк: Лева находит свою фамилию в списке.
— Нет, не состою…
— Вы знакомы с кем-то из хиппи? Учтите, вранье вам дорого обойдется!.. Флешбэк: Лева мчится домой, чтобы поделиться радостной вестью с мамой…
— Нет, не знаком… — ответил за Леву Кокотов.
— Не хотите говорить честно? Ладно. Но высшего образования вы не получите никогда! Запомните!.. Лева вбегает радостный в квартиру…
— Знаком… — вдруг неожиданно для себя сознался писатель.
— С кем? Говорите! Мы просто хотим вам помочь… Флешбэк: Ирка Купченко плачет от счастья, что сын — студент… — Жарынин вытер с лысины пот, выступивший от творческого азарта.
— Я знаком с Таей…
— Фамилия?
— Носик.
— Она хиппи?
— Да…
— Рассказывайте!
— Что?
— Все: как приезжали к ней друзья, как хотели убить Брежнева…
— Вы и про это знаете?
— Конечно! Рассказывайте все! Разоружитесь перед Родиной! — Жарынин удовлетворенно откинулся в кресле. — Ну, в общем, наш Лева раскололся и всех сдал с потрохами.
— Почему?
— Не знаю, человек так устроен. Стоит сознаться в мелочи, а потом уже не удержаться. И вот стоит он, сердешный, и смотрит, как Таю ведут в наручниках к машине.
— Почему в наручниках?
— Потому что всё решили свалить на нее, дурочку. Кто же тронет генеральского сынка? Таю ведут, а за ней гурьбой бегут ничего не понимающие пионеры — с кисточками, красками, картонками — просят: «Таисия Николаевна, вы обещали посмотреть мой рисунок! Таисия Николаевна…» Нет, это — плохо…
— Почему? По-моему, хорошо.
— Плохо. Краски, кисточки… Не работает! Кем она еще может быть?
— Ну не знаю… — заколебался Кокотов. — А что если нам сделать ее танцовщицей? Она вполне может руководить кружком современных танцев!
— Потрясающе! Ее выводят в черном обтягивающем трико, в воздушном парео, грациозную, растерянную, беззащитную… Отлично! А в самом начале Лева влюбляется в нее, когда впервые видит, как она танцует у костра. Согласны?
— Абсолютно.
— Дети ее обожают. Таю арестовывают прямо во время репетиции, она ставит детский балет… Какой?
— «Белоснежка и семь гномов».
— Восторг! Девочки и мальчики, одетые гномами, бегут за ней на пуантах, в своих крошечных пачках, теребят накладные белые бородки и жалобно зовут: «Таисия Петровна, Таисия Петровна…»
— Николаевна.
— Не важно. Когда ее увозят — все плачут. А Тая, перед тем как сесть в машину, смотрит на Леву такими глазами, такими… Это взгляд, который на смертном одре вспоминать будешь!
— А Стасик? — спросил Кокотов.
— Что — Стасик?
— Он ведь понимает, что все случилось из-за его письма. Хотел убрать соперника, а погубил любимую женщину. Давайте он с собой что-нибудь сделает!
— Ну конечно! Выпьет литр проявителя.
— Я серьезно!
— А если серьезно, то он подойдет к Леве и при всех даст ему пощечину!
— Он?!
— Да, он!
— Но он же сам…
— А вы что, никогда не видели негодяя, который бьет по лицу хорошего, но оступившегося человека?
— Видел…
— То-то! Теперь мне нужна концовка.
— Может, оставить все как в рассказе? — робко предложил автор. — Лева через много лет приезжает в лагерь, ходит, вспоминает возле гипсового трубача…
— Отлично! Вижу! По загородному шоссе мчится кортеж. В «мерсе» сидит постаревший Лева в отличной «тройке». Костюм возьмем под рекламный титр у «Хьюго Босса», заодно и сами оденемся. Мне, коллега, не нравится ваш гардероб. Вы на фестиваль в чем собираетесь ехать?
— На какой фестиваль? — Андрей Львович от неожиданности на миг утратил дыхание.
— Канны, конечно, не обещаю, а Венеция и Берлин — без вопросов! Думайте, кто теперь наш Лева? Куда едет? И почему оказывается в лагере? Думайте!
— Он политик. Крупный. Депутат! — выпалил автор «Кентавра желаний», вдохновленный Венецией, куда давно мечтал попасть. — Лева едет на встречу с избирателями. Они торопятся, опаздывают. Мимо проскальзывают окрестности. И вдруг он замечает почти разрушенный указатель — «п/л „Березка“». Приказывает остановиться. Они сворачивают на старую, узкую, выщербленную дорогу и вскоре въезжают на территорию лагеря… Пустыня, разруха, выбитые рамы. Окрестные жители давно растащили все что можно…
— Не надо подробностей! Это все есть у вас в рассказе. Особенно хорошо про Марата Казея, от которого остались только пионерский галстук и раскосые глаза… Дальше!
— Лева находит гипсового трубача. Точнее, то, что от него осталось…
— Правильно. И плачет. И пошел титр: «Конец фильма».
— Почему плачет?
— А вы бы не заплакали?
