– Валя.
Тамара набрала в грудь воздуху и заорала:
– Валенти-и-на, агло-о-охла? Ве-е-щи дай!
Валя, втянув голову в плечи, повернулась на крик. Тамара засмеялась:
– Услышала, корова такая.
– Не надо ее так называть, – обиделась за подругу Петрова.
– Ничего с ней не случится…
И снова – уже нараспев:
– Валенти-и-на, вещи давай.
И вдруг та засуетилась на месте и перебежками бросилась к окну. Петрова глазам не верила: под зычными командами Тамары Валя превращалась из барыни в услужливую холопку. Люсе даже померещилось, что вместо привычной одежды на Вале появилась форма горничной, украшенная белым кружевным фартучком. Девушка зажмурилась, пытаясь отогнать наваждение, и, чтобы прошло поскорее, глубоко задышала. Результат не заставил себя ждать: пышная Валентина в прежнем обличье суетливо металась около окна, безропотно подавая нехитрое, но громоздкое барахло.
Тамара, скрестив руки, строго смотрела на старания Люсиной спутницы:
– Теперь ты давай, – зычно скомандовала грозная покровительница.
Валечка послушно кивнула головой и попыталась повторить подсмотренные в полете Петровой спортивные па. Так же поставила ногу на выступ, так же зацепилась руками за подоконник, но взлететь, подобно птице, не смогла. Только нелепо взмахнула руками-крыльями и грузно приземлилась на ноги.
– Давай еще раз, – снова скомандовала Тамара.
Валя вновь повторила попытку и так же безрезультатно.
– Ну и корова, – подытожили глядевшие в окно девушки.
Валентина готова была заплакать, но собравшаяся у нее за спиной толпа любопытных заставила собрать волю в кулак и вновь попытаться взять высоту. Не тут-то было. В результате Тамара обратилась к зрителям:
– Подтолкните, что ли, девушку!
Валя покраснела, но помощь приняла. Студент-медик, отвешивая скабрезные замечания, пристроился сзади и возложил руки на крупные ягодицы. Валя снова залилась краской, но как-то приободрилась.
– Не надорвись, – съязвила Тамара, глядя на довольное лицо соседа по общежитию.
– Не надорвусь, – заверил тот и, не отпуская рук, скомандовал спортсменке-неудачнице: – На счет «три» подскакивай. И-и-и раз, и-и-и два, и-и-и три!
Валечка послушно и старательно подпрыгнула. Получилось гораздо лучше. Высота была взята с виду легко, но по правде – не совсем: девушка плюхнулась на подоконник, выставив на всеобщее обозрение шикарный зад.
Толпа загоготала, Петрова с Тамарой начали старательно тянуть Валю за руки, а личный тренер – с видимым удовольствием подталкивать под ягодицы. Сама же Валечка добросовестно пыталась помочь процессу.
Вскоре коллективные усилия увенчались успехом. Дебютантка перевалилась через подоконник и оказалась в комнате. И в этот момент Люсина подруга, эта ничтожная ренегатка, прошипела:
– Сво-о-лочь!
Петрова ахнула, задохнулась от обиды и, поправив сползшие очки, поняла: дружба кончилась.
– То есть вы разругались?
– Нет, мы не ругались, – Люся пыталась избежать осуждения.
– И дальше жили душа в душу?!
– Жить дальше вместе не было нужды. Валя завалила первый же экзамен, но не особо расстроилась: позвонила родителям и сообщила, что домой не вернется…
– Вот это Валя! Откуда такая самостоятельность?
– Да не было никакой самостоятельности! Тарас нас все-таки разыскал. Точнее, ее. До меня ему не было никакого дела.
– Вытащил из окна?
– Зря смеешься. Вытащил из окна. Девчонки, хоть Валю и невзлюбили, выгонять не стали. Вот она целыми днями на подоконнике и висела.
– Пока вы экзамены сдавали…
– Пока я экзамены сдавала. Вот пока я экзамены-то сдавала, – Люся лукаво улыбнулась, – Тарас ее и нашел.
– Она его нашла?
– Нет, – Петрова была за справедливость. – Он ее нашел.
– Дальше понятно: страсть вспыхнула вновь, и он предложил ей руку и сердце.
– Насчет руки и сердца не знаю, но кое-что предложил. Причем на Томкиной кровати. В общем, был скандал.
– С Тамарой?
– И с Тамарой, и с комендантом, и в очередной раз с тетей Ниной.
– Теперь живут счастливо?
– Теперь они не живут: Тарас спился, Валя много работает, вся больная.
– Значит, нет чудес на белом свете?
– Видимо, нет.
Петровой явно не хотелось в этом признаваться, но ведь она – за справедливость!
Ну уж если за справедливость, то иногда Люся в Айхал звонила, с Валей разговаривала, точнее, слушала. А подруга тоже иногда отправляла Петровой письма. С фотографиями: в центре – толстая блондинка с крутым перманентом и вытаращенными глазами, вокруг нее – великовозрастные дяди-дети уголовной внешности, чьи мизинцы украшали золотые печатки с крупными камнями. Свои фотографии Люся ей не отправляла.
Об Одессе Петрова всегда рассказывала с воодушевлением, что и понятно – молодость. На вопросы о личной жизни с готовностью отвечала:
– Знаешь, я такая наивная тогда была, мне всегда казалось, что парням нравиться не могу, что они со мной дружат.
– Это медики-то дружат?
– У тебя какое-то извращенное представление о нашей профессии.
– Минуточку, не вы ли рассказывали, как девчонки на свидание с морячками в окна прыгали, а потом под утро возвращались? Не всегда же в Одессе было лето.
– Ну, во-первых, не все прыгали. А во-вторых, мне особо некогда было – я работала.
– То есть вы не прыгали?
– Я? Нет.
– Значит, кроме Павлика, вспомнить нечего?
– Ну почему же?
Петрова хитро улыбалась и потягивалась.
Был Владик. Студент-старшекурсник. Номенклатурное дитя с правильными представлениями о жизни. Суть этих представлений сводилась к постоянному соответствию родительским пожеланиям: халат – белый, диплом – красный, жена – скромная.
Иногда Владик отступал от заданного курса, преимущественно ночами. Сокурсницы страстно его желали, активно кокетничали, но выбор красавца обычно падал на тех, кто с готовностью, без ужимок откидывал матримониальные запросы и легко соглашался поделиться с ним радостью. Естественно, плотской.
Любовником Владик слыл отменным: нежным и обстоятельным. Понятно, что Петрова об этом не догадывалась, причем по причинам самым что ни на есть простым: она вообще ни о чем подобном не догадывалась. Хотя кое-что и до ее ушей долетало. И, стоит добавить, сразу куда-то отлетало.
