– Когда? – томился Павлик.
– Что – когда? – уточняла Наташа.
– Когда мы сможем наконец-то оформить наши отношения? – ставил вопрос ребром мужчина, де-юре связанный семейными узами с другой гражданкой.
– Как только я поговорю с мужем, – клялась Наташа.
Роман с Жебетом, скорее всего, начал ее утомлять: вспыхнувшая вначале страсть развеялась, как только Павлик был допущен до тела той, чья фотография когда-то висела на доске почета. Наташа не почувствовала обещанного наслаждения – все произошло быстро и для нее безрезультатно. Спрашивается, зачем Люсина соперница покупала втридорога немецкий пеньюар, доставала через базу велюровые тапочки с пушком, делала сложный и стойкий, как она думала, макияж, тщательно подбирая тон пудры, чтобы не отличался от естественного цвета кожи, обтянувшей ее зобастую шею.
– У тебя щитовидка? – вскользь поинтересовался Павлик, пытаясь удержать в руках гладкий шелк немецкого чуда.
– Не знаю, – томно ответила Наташа, удобно устраиваясь на когда-то Светкином диване.
В общем, пеньюар никто со вздохом с нее не срывал – просто задрали подол. Ножку с перламутровыми ноготками, опять же, никто не покрывал поцелуями – небрежным жестом, как нечто лишнее, отодвинули в сторону. И самое главное, Наташа не услышала ни одного слова, смысл которого сводился бы к формуле: «Как ты красива! Как ты желанна! Я люблю тебя, Натали».
Домой любовница Павлика отправилась тотчас же, сославшись на ревность супруга, неожиданно вернувшегося из командировки.
Игорь Петрович Веденеев о похождениях жены был наслышан, но резких телодвижений не совершал. Он был старше Наташи лет на двадцать и смотрел на Павла Жебета глазами многоопытного мужчины, предвидя исход. Белый халат – раз, молодость – два, чужой муж – три, возможность вызвать зависть – четыре, романтические представления о жизни – пять. Все это инженер Веденеев просчитал на раз-два.
«Белый халат, – размышлял он, – скрывает короткие брюки и несвежие манжеты. Белый халат – мечта большинства женщин. Роман с врачом – знак качества, поставленный на бедре, и предмет безграничной зависти соперниц».
«Молодость, – продолжал он внутренний монолог, – это молниеносная готовность и забота только о собственном наслаждении, а также, судя по свирепому виду моего конкурента, полное незнание географии женского тела, скрывающего прихотливые желания».
«Возможность почувствовать себя растлительницей, роковой красавицей, злой феей – так же обязательна в процессе женского взросления, как маски Дон Жуана и Казановы для мужского. Ничего, скоро моя Наташа поймет, какова настоящая цена постоянства и терпимости».
Игорь Петрович как в воду смотрел. Ошибался он, пожалуй, только в одном – в наличии несвежих манжет. Не было их у Павла Николаевича Жебета и быть не могло! (Что-что, а бабушкины заветы молодой врач чтил и следовал им педантично.)
Веденеева неоднократно вызывали в партком и в профком, где перед ним выкладывали очередную анонимку, а иногда и имевшую адресата жалобу.
– Вы уж это… – смущаясь, говорил глава парткома-профкома. – На жену повлияйте, Игорь Петрович. Нехорошо. Не первую жалобу разбираем.
– Разумеется, – заверял обманутый муж и сминал в руках исписанный каракулями мамы Лены тетрадный листок.
– Э-э-э, вы зачем его мнете? – пытался навести порядок уполномоченный следить за нравственностью глава профкома.
– Простите, – извинялся Веденеев и клал в карман то, что раньше называлось официальной бумагой, принятой к рассмотрению.
– Позвольте? – недоуменно вскидывал брови боец идеологического фронта.
– Глупости все это, – твердо говорил Игорь Петрович и протягивал главе профкома руку.
И тот пожимал и бумагу обратно не требовал, потому что отчаянно робел перед спокойствием главного инженера участка, неуязвимого в своем нежелании выносить сор из избы.
– Игоречек, – замурлыкала Наташа, разочарованная неудачным соитием с Жебетом, – прости меня. Я плохая. Я гадкая.
– Ты глупая, – уточнил инженер Веденеев и снял с ножки любимой жены пыльную туфельку.
– Нет, я плохая, – кокетничала Наташа и подставляла вторую ножку.
– Ты глупая, – устало повторил Игорь Петрович и залюбовался вспыхнувшим на щечках румянцем.
– Плохая…
– Глупая…
– Прогони меня, – ласково просила обманутого мужа нечестная жена.
– Куда? – кряхтел Веденеев и шел на кухню разогревать ужин.
В тот вечер Наташа к еде не притронулась, зато постель стелила с особой тщательностью. К утру от постигшего ее разочарования не осталось и следа: все растворилось в аромате свежесваренного кофе. На работу супруги отправились вместе, что привело Павлика в неописуемое бешенство, а маму Лену – в чрезвычайное благодушие.
Через три дня Павлик позвонил Петровой и спросил, как чувствует себя Светка.
– Она тебе сама скажет, – сунула Люся трубку рассвирепевшей дочери.
– Не буду говорить, – заорал ребенок, и трубка повисла рядом с телефонным аппаратом.
– Света… Светочка… – доносились из нее рваные звуки, на что старший Жебет не преминул заметить:
– Люда, зачем вы даете ребенку телефон?
– Я не даю, – соврала Петрова и аккуратно водрузила трубку на место.
– Мама давала, – поспешила признаться малолетняя предательница и унеслась из коридора в комнату.
Именно там Светка пряталась от круглоглазого дядьки с пшеничными усами, назвавшегося папой.
– Вот папа, – не соглашалась девочка, тыкая пальцем в висевший на стене портрет Хемингуэя.
Павлик раздражался и громко говорил по слогам:
– Твой па-па – э-то я.
– Нет, – спорила Светка и в очередной раз ссылалась на симпатичный портрет.
– Черт-те что! – визжал Жебет, выкатив глаза.
– Не кричи, – попросила его Люся и взяла Светку на руки.
– Пусти, – потребовала девочка и ущипнула мать с недетской злостью.
Первой не выдержала Люся. Ей стало жалко Павлика, потом – Светку, потом – себя.
– Может быть, хватит? – обратилась она к вернувшемуся мужу и предложила поговорить.
Разговор не клеился. Вечер провели на набережной, сидя на скамейке и не решаясь посмотреть друг на друга.
– Я виноват, – вдруг неожиданно произнес Павлик, наблюдая за движением баржи по реке.
Петрова молчала.
– Я виноват, – повторил Жебет и развернулся в Люсину сторону. – Это была ошибка.
– Ошибкой было мое замужество.
– Ты пожалела?
– Пожалела.
– Тогда что делать? – растерянно спросил Павлик.
– Развестись по-человечески.
