Больше никаких срывов не было вплоть до его смерти. Правда,
говорят, что за несколько дней до гибели он резко воспрял духом и однажды
сказал в присутствии жены:
– Ничего, даже когда Фортуна спит, мастерство
бодрствует, его-то не пропьешь. А уж когда она проснется, то ли еще будет!
Видимо, он снова попробовал свои силы, и, как оказалось, удачно.
Но непонятно вот что: обо всех его малосимпатичных делах и аферах обязательно
кто-нибудь да знал – или жена, или любовница, или коллеги по работе. Другое
дело, что они не понимали, насколько мерзко и противозаконно то, что он делает.
Сам же Галактионов своей деятельности ни капли не стеснялся и никогда не
скрывал, что грех не воспользоваться чужой глупостью или доверчивостью, и если
он этого не будет делать, то перестанет сам себя уважать. Однако об этой
последней удаче, если она вообще была, а не является плодом воспаленного
воображения Анастасии Каменской, почему-то никто ничего не знает.
Интересно, почему? Что в ней такого особенного?
5
Он с неприязнью посмотрел на собеседника. Да, люди его
раздражали, но такая формулировка была слишком общей. Раздражали его люди
славянского типа. Все же остальные, например, азиаты, негры, кавказцы,
заставляли его содрогаться от отвращения. Он не мог слышать неправильную речь,
его коробило даже от намека на акцент. Он не мог спокойно смотреть на
неславянские лица. Бог мой, как он их всех ненавидел!
– Сколько испытаний вам надо провести? – спросил
собеседник.
– Не больше трех, – ответил он, стараясь не выдать
голосом, что внутри у него все кипит. – После каждого испытания – примерно
две недели доводки, потом новое испытание, и так далее. Итого приблизительно
шесть-семь недель. Многое зависит от подопытного материала, иногда не удается
сразу набрать нужное количество.
– Может быть, мы могли бы помочь? – спросил
кавказец.
– Не нужно, – сухо отрезал он. – Прибор – это
наша забота, а ваша забота – деньги. Готовьте оговоренную сумму, через полтора
месяца прибор будет готов.
– В какой банк мы должны перевести деньги?
– Я предпочел бы наличными.
– Но это намного сложнее, – возразил
кавказец. – Везти такую сумму через зону военных действий… Риск большой.
– Меня это не интересует, – холодно оборвал
он. – Вы получаете прибор, а я – всю сумму наличными. Вы поняли меня? Всю.
Сумму. Наличными, – раздельно повторил он.
– Но почему? – не унимался кавказец. – Вам же
потом трудно будет вывозить ее за рубеж. А так она будет лежать в швейцарском
банке, вас дожидаться. Поди плохо?
– Это не ваше дело, – зло ответил он. – Я не
собираюсь за рубеж, и мне не нужен ваш сраный швейцарский банк. Мне нужны
наличные здесь. Иначе вы не получаете прибор.
– Что ж, сейчас вы диктуете свои условия, –
вздохнул кавказец. – Российские войска еще долго будут находиться на нашей
территории. Первый раунд мы проиграли, но второй хотим выиграть. И ради этого
пойдем на все. Нам очень нужен ваш прибор, поэтому вы, конечно, получите свои
деньги наличными.
– Ну вот и славно, – миролюбиво улыбнулся он, с
трудом сдерживая желание вцепиться собеседнику в глотку и задушить.
Глава 3
1
Миша Доценко сидел в кабинете Ольшанского и уже который час
подряд работал с супругами Красниковыми, пытаясь помочь им вспомнить, не
говорили ли они кому-нибудь о том, что сын Дима им не родной. Сам Константин
Михайлович, уступив Михаилу свой стол, сидел в уголке и с интересом наблюдал,
как мастерски молодой оперативник делал свое дело. Миша специально углубленно
занимался проблемами памяти и мнемотехники и умел делать то, что в
криминалистике называется «возбуждением ассоциативных связей». Иными словами,
если человеку есть что вспомнить и нечего скрывать, то под чутким руководством
старшего лейтенанта Доценко он обязательно вспомнит.
Ольга и Павел Красниковы в один голос твердили, что никогда…
и ни за что… и никому… и так далее. Внезапно Миша изменил тактику.
– Почему вы все время меня обманываете? – спросил
он с невинным видом.
– Мы?! – с возмущением воскликнули супруги. –
Да что вы такое говорите! В чем мы вас обманываем?
– Ну, если не обманываете, то, значит, неточно
формулируете свои мысли. Вот вы, Ольга Михайловна, ответьте мне еще раз на
вопрос: с кем в течение последних пяти лет вы обсуждали тайну усыновления?
– Ни с кем, – устало повторила женщина. – Я
вам десять раз уже повторила, ни с кем.
– Ну как же так? А Лыков? Шантажист, звонивший вам по
телефону. С ним вы говорили об усыновлении?
– Да… Конечно… – растерялась Красникова. – Но я
думала, вы имели в виду…
– Я понял, что вы хотите сказать, – мягко
остановил ее Доценко, не дав договорить. – Но я хочу, чтобы и вы поняли,
что я имел в виду, когда говорил, что вы неточно формулируете свои мысли.
Теперь вы, Павел Викторович. Такой же вопрос вам.
– Я ни с кем не обсуждал проблемы усыновления, –
торжествующе заявил он, слегка уязвленный тем, что этот симпатичный мальчишка с
черными глазами и в наглаженном костюме оказался прав. – Даже с Лыковым. С
ним по телефону всегда разговаривала Ольга.
– Чудесно, – широко улыбнулся Миша. – А разве
с Ольгой Михайловной, с вашей женой, вы ни разу не говорили об усыновлении?
– Но при чем здесь это? – возмутился Павел. –
Не хотите ли вы сказать, что я… что мы сами…
От волнения и гнева он стал запинаться и никак не мог
подобрать нужные слова.
– Ни в коем случае, Павел Викторович. Я только хочу вам
показать, что, отвечая на вопросы, вы заранее загоняете свои воспоминания в
определенные рамки. Я спрашиваю: «С кем?», а вы в своем воображении рисуете
образ злодея в лохмотьях или шпиона в темных очках и, не найдя такового, смело
отвечаете мне: «Ни с кем». А это неправильно. В худшем случае, вы должны будете
мне ответить: «Ни с кем, кроме…», а в лучшем – просто перечислить мне этих
«кроме». Понятно? Давайте забудем все, что было раньше, и начнем сначала. И не
надо пытаться оценивать каждого человека, о котором вы вспоминаете, прежде чем
ответить. Позвольте это сделать мне самому. Итак, Ольга Михайловна…
Через несколько минут она неуверенно сказала:
– Может быть, врач. Знаете, врач-окулист. У Димы
сильная близорукость, и когда я привела его к окулисту, она спросила, нет ли
близорукости у меня. Я поняла, что должна ответить не про себя, а про Верочку,
у той было прекрасное зрение, и я смело сказала, что близорукости у меня нет.
Тогда она спросила про отца. А про него-то я совсем ничего не знаю. Видно, врач
заметила, что я смутилась, отправила Диму в коридор и прямо спросила у меня: «У
мальчика отец не родной?» Пришлось признаться, я не взяла на себя смелость
рисковать здоровьем ребенка. Скрою, скажу, что отец родной и никакой
близорукости у него нет, или, наоборот, есть, а у парня какую-нибудь болезнь
заподозрят несуществующую, а ту, которая есть, проглядят.
