– Очень хорошо, – обрадовался Миша. – Вот
видите, что получается, когда не сковываешь себя предварительно поставленными
рамками. Когда это случилось?
– Года три назад. Да, правильно, Димочке было
двенадцать лет.
Миша записал номер поликлиники и фамилию врача.
– Давайте еще подумаем, – попросил он. – Еще
небольшое усилие, и на сегодня закончим.
Но в этот день они так больше ничего и не вспомнили. Когда
за Красниковыми закрылась дверь, Ольшанский приветливо улыбнулся Мише.
– Ну и молодец же ты, старлей, я прямо любовался,
глядя, как ты работаешь. Тебе бы не опером, а следователем быть. Может, сменишь
квалификацию, а? Погоди минут десять, я сейчас вынесу постановление о выемке
медицинской карты и поедем в поликлинику, поговорим с этим окулистом.
Через час они входили в просторный вестибюль детской
поликлиники. За мучительные усилия в первой половине дня они были вознаграждены
тем, что нужная им врач Перцова оказалась на работе.
– Да, Дима Красников стоял у меня на учете, – подтвердила
она, достав пачку карточек из картотечного ящика. – Я подозревала, что его
близорукость может быть следствием предрасположенности к диабету. Видите, у
меня стоит «диабет» и знак вопроса.
– А почему знак вопроса? Разве не удалось выяснить это
до конца? – поинтересовался Ольшанский.
– Видите ли, диабет очень часто передается по
наследству. Я спросила у матери, но она диабет по своей линии отрицает, –
ответила Перцова, глядя в карточку. – А вопрос с отцом остался открытым, у
меня написано: об отце сведениями не располагает.
Миша в это время пролистывал амбулаторную карту Димы
Красникова. Анамнез почему-то не собирал никто из врачей, кроме окулиста, и в
карте было записано в точности то же самое, что говорила им Перцова, глядя в
контрольную карточку: по линии матери такие-то и такие-то заболевания,
сведениями об отце не располагаем.
Выйдя из поликлиники, Ольшанский устало пошевелил плечами,
не доведя движение до конца и так и не расправив их. Он ужасно сутулился при
ходьбе.
– Не попали, – констатировал он. – Лыков
совершенно определенно знал, что у мальчика приемными являются оба родителя. А
Перцова этого не знает. Она считает, что у Димы мать все-таки родная. Но ты нос
не вешай, старлей. Ты этим Красниковым мозги сегодня на правильную волну настроил,
глядишь, они чего и вспомнят. А насчет моего предложения подумай. Из тебя
отличный следователь выйдет, ты с людьми умеешь разговаривать, не то что я.
Раньше мне Володька Ларцев сильно помогал в этом, я самые трудные допросы на
него спихивал, вот мастер был – экстра-класс. И ты таким станешь, попомни мое
слово. Мне бы в помощь тебя да Настасью, я бы весь преступный мир на уши
поставил, – вдруг расхохотался он. – Слушай, а чего это она меня
избегает? Не любит, что ли? Все по телефону да по телефону, не приедет никогда
сама.
– Что вы, Константин Михайлович, Анастасия Павловна вас
очень уважает и ценит чрезвычайно высоко, – осторожно выбирая выражения,
произнес Доценко, внутренне сжавшись. Он прекрасно знал, что Каменская его
терпеть не может, а после истории с Ларцевым еще и побаивается.
Ольшанский остановился на перекрестке, ожидая зеленый сигнал
светофора. Миша стоял сзади, у следователя за спиной, и не видел выражения его
лица. Внезапно Константин Михайлович обернулся и взялся рукой за отворот модной
Мишиной куртки.
– Слушай, старлей, у меня с Каменской все счеты позади.
Она умная девка, голова у нее работает как часы, а характер – не хуже моего.
Если она считает, что в истории с Ларцевым есть моя вина, – пусть считает,
я спорить не стану. Вина действительно есть. Но обсуждать эту историю я не
намерен ни с ней, ни с кем бы то ни было другим. А вот для дела будет лучше,
если мы с ней будем дружить. Пусть перестанет меня сторониться, передай ей,
ладно?
– Я передам, Константин Михайлович, – уже спокойно
ответил Доценко. – Я думаю, она будет рада это услышать. Она действительно
побаивается с вами общаться, вы бываете иногда излишне резки.
– Ох ты, батюшки! – рассмеялся Ольшанский. –
Какие нежности! А ты, старлей, молодец, аккуратно выражения выбираешь. Она,
небось, говорила, что я хам первостатейный. Ну, говорила?
– Нет, – мягко улыбнулся Миша, – я никогда не
позволяю другим перевирать показания и сам этого не делаю. Она сказала именно
то, что я вам передал: вы иногда бываете излишне резки.
– Тебя с толку не собьешь, старлей, –
удовлетворенно произнес Ольшанский, – ты с виду конфетный, а на зубах
железный. Думай, думай над моим предложением, не забывай то, что я тебе сказал.
И вот что еще. Завтра 19 января, Крещенье, моя жена блины будет печь. Придешь?
Девчонок моих посмотришь, они у меня уже большие, но забавные до ужаса.
– Это неожиданно, – снова улыбнулся Миша, –
но приятно. Я сделаю все возможное, чтобы отменить то, что уже запланировал на
завтра.
– Вот это высший пилотаж, – очень серьезно сказал
Константин Михайлович. – Тебе, старлей, цены нет. Тебя в Дипломатической
академии, случаем, не обучали?
– С чего вы решили?
– Ну ты меня совсем-то за придурка не считай, –
почти обиделся следователь. – Хочешь, я переведу то, что ты мне сейчас
сказал? Твою мать, старый козел, ты что же, думаешь, у меня на завтрашний день
других дел нет, кроме как блины с тобой кушать? Да у меня, молодого и резвого,
все вечера на месяц вперед распланированы, и завтра я тебе скажу с сожалением в
голосе, что, несмотря на все мои старания, часть нужных и важных дел,
назначенных на вечернее время, мне отменить не удалось, если ты своими куриными
мозгами допереть не можешь, что я к тебе на блины не пойду, даже если буду со
скуки и безделья подыхать, потому что блины твои и девчонки твои, недомерки, мне,
молодому и резвому, не интересны. Ну как, дословно перевел или с литературными
вольностями?
– У вас получился перевод с английского на
китайский, – засмеялся Миша, внутренне опять сжавшись. Да, следователь
Ольшанский язык в узде не держит, не задумываясь ставит людей в сложное и
неприятное положение. Немудрено, что Анастасия Павловна его не любит и общаться
с ним не хочет.
– Почему именно с английского и именно на китайский?
– А потому, что при переводе с английского на китайский
происходит приращение объема текста примерно в восемь раз. Английский язык
очень емкий, а китайский – сложный, витиеватый, с множеством дополнительных
определений. Я вам сказал ровно шестнадцать слов, а в вашем переводе сколько?
– Ладно, выкрутился, – махнул рукой
Ольшанский. – Голыми руками тебя не возьмешь. Тебе в какую сторону?
– Я на работу вернусь, так что мне на Серпуховскую
линию надо.
– Тогда поехали вместе по Кольцевой, я на «Павелецкой»
выйду, а ты на «Серпуховской» пересадку сделаешь.
Они вместе двинулись к зданию метро. Уже давно стемнело, с
неба сыпались крупные хлопья мокрого снега. Миша Доценко шел с непокрытой
головой, и белые хлопья облепили седой шапкой его тщательно подстриженные и
уложенные черные волосы. Ольшанский шел ссутулившись, засунув руки глубоко в
карманы пальто и натянув на голову капюшон. Всю оставшуюся дорогу они устало
молчали.
