– Разве его в Москве никто не принимает? –
удивилась Настя. – Или он турист-одиночка?
– Нет, его пригласили на симпозиум, но участники
приезжают в среду, и со среды ими, конечно, будут заниматься. А этот господин
специально хочет приехать пораньше и за свой счет удовлетворить естественное
любопытство. Твоя помощь нужна будет только завтра, а дальше он будет сам
ходить по городу и смотреть, как мы живем.
– И как я должна его встречать? – недовольно
спросила Настя. – Мама прислала его цветной портрет в полный рост? Или я
должна повесить себе на грудь объявление аршинными буквами?
– Не злись, ребенок, мама не так часто обращается к нам
с просьбами, – укоризненно сказал Леонид Петрович. – Она дала твой
телефон своему коллеге, сегодня вечером он тебе позвонит, и вы обо всем
договоритесь. Завтра утром заедешь ко мне, возьмешь машину.
– Может, лучше ты его встретишь, а? – робко
спросила она. – И за машину будешь спокоен, а то вдруг я ее разобью.
– А как мне с ним объясняться прикажешь? На пальцах?
Мама из тебя полиглота вырастила, и вот благодарность за все ее труды.
– Ладно, – обреченно вздохнула она. – Что ж
теперь делать, раз она заранее все решила. Пап, у меня для тебя новость, только
ты со стула не падай.
– Подожди, я сяду поудобнее. Так, выкладывай.
– Я решила выйти замуж за Чистякова.
– Слава тебе, господи! – радостно выдохнул Леонид
Петрович. – Наконец-то ты начинаешь умнеть. Мои поздравления.
– Кому, мне?
– Чистякову. Сколько лет он ждал? Двенадцать?
– Четырнадцать. Пап, если ты начнешь читать мне мораль,
я передумаю.
– Шантажистка. Мелкая отвратительная
шантажистка, – рассмеялся Леонид Петрович. – Когда свадьба?
– Еще не знаю. Главное – решить вопрос в принципе, а
остальное – это уже детали.
– Ничего себе детали! – возмутился отчим. – А
мама? Она же захочет приехать, и ей нужно сказать заранее, это тебе не из
Петербурга в Москву проехаться.
– Ну… Где-то весной, в мае, может быть.
– Ладно, ребенок, планируй сама и поставь маму в
известность. Ты молодец, что наконец решилась.
Вечером раздался междугородний звонок.
– Я могу попросить мадемуазель Анастасию? –
раздалось в трубке по-французски.
– Это я, – ответила Настя. – Я жду вашего
звонка.
– Вам удобнее говорить по-французски или
по-испански? – вежливо осведомился коллега профессора Каменской.
– Лучше по-французски, если вас не затруднит. Когда
прилетает ваш самолет?
– Завтра в 9.50 утра. Рейс из Мадрида. Как я вас узнаю?
– Я… Как вам сказать… – смутилась Настя. –
Блондинка, высокая…
Она уже хотела было описать собеседнику себя в джинсах и
куртке и вдруг подумала, что по приметам ее найти будет крайне затруднительно.
Разве можно в толпе встречающих выделить незнакомую женщину без единой яркой
черты во внешности? Лицо? Никакое. Нормальное. Глаза? Бесцветные. Волосы?
Непонятно-русые. Куртка – в таких пол-Москвы ходит. Уродина? Да нет, пожалуй,
обыкновенная. Красавица? Вот уж точно, нет.
– Алло! Анастасия! – окликнул ее мужчина.
– Да-да, – торопливо ответила она. – Яркая
блондинка, волосы длинные, вьющиеся, глаза карие, полушубок изумрудно-зеленый и
красный шарф. Найдете?
– Блондинку с карими глазами я найду даже в темноте и
при вавилонском столпотворении, – галантно пошутил он. – Ради встречи
с ней я готов бежать впереди самолета.
«Он еще и весельчак, – с раздражением подумала
Настя. – Мало того, что он погубит мне целый день, который я могла бы
провести за работой, так мне еще вдобавок придется терпеть его выкрутасы и
реагировать на них, чтобы не выглядеть невоспитанной».
Она тут же спохватилась, что не подумала о том, как будет
добираться завтра утром в Шереметьево. Чтобы оказаться в аэропорту к 9.50, ей
нужно будет встать в половине седьмого, а уже в половине восьмого выйти из
дома. Вот радость-то по случаю воскресенья!
Она досадливо поморщилась. Утренний подъем всегда
превращался для нее в пытку, ей приходилось собирать всю волю, чтобы выдернуть
себя из сонной вялости. Длительное стояние под душем одновременно с выполнением
«умственных упражнений» вроде перемножения трехзначных чисел и повторения
иностранных слов, потом ледяной апельсиновый сок, за ним – две чашки крепкого
кофе и сигарета. Только после этого Анастасия Каменская могла идти на работу. Зато
если выпадал выходной, она спала чуть ли не до одиннадцати часов. В то же время
соней ее вряд ли можно было назвать: засыпала она с трудом и частенько
прибегала к снотворному. Просто ее организм от природы был предназначен для
функционирования во второй половине суток, а в первой он предпочитал отдыхать.
Для того чтобы соответствовать обрисованному по телефону
образу, Насте нужно было сделать по меньшей мере три вещи. Во-первых, нужно
было пришить еще в прошлом году оторвавшиеся застежки к зеленому полушубку.
Неплохо бы при этом еще и вспомнить, куда она задевала эти самые застежки.
Во-вторых, нужно перерыть шкаф и найти красный шелковый шарф, который ей
когда-то подарил Лешка и который она ни разу не надевала. И в-третьих, нужно
покрасить волосы специальной легко смывающейся краской и изобразить крупные
кудри, а тонированные контактные линзы она вставит завтра утром перед выходом
из дома. Ну почему она должна заниматься такой ерундой вместо того, чтобы сесть
за компьютер и заняться делом!
Уместив на коленях тяжелый кроличий полушубок и старательно
пришивая к нему кожаные полоски с крючками и петельками, Настя размышляла над
тем, что ей удалось узнать о самоубийстве Григория Войтовича.
Милицию вызвала его мать, когда придя домой застала
ужасающее зрелище: ее сын Григорий сидел в ступорозном состоянии на стуле, а на
полу лежало окровавленное тело ее невестки Евгении Войтович. Рядом валялся
охотничий нож, который обычно висел в ножнах на стене. Григорий охотой не
увлекался, нож ему подарили в одном из сибирских академгородков, куда он
приезжал оппонировать на защите диссертации.
Войтовича увезли из квартиры и сразу же поместили в камеру.
На допросах он сначала недоуменно качал головой и повторял:
– Неужели я это сделал? Этого не может быть. Я не мог
этого сделать. Я не мог убить Женю, я же ее любил!
Через сутки пребывания в камере он начал давать более
связные показания и рассказал, что убил Евгению охотничьим ножом в процессе
ссоры. Глубоко и искренне раскаивался, обвинял себя, ужасался содеянному и впал
в депрессию. В то же время к следователю поступило ходатайство от руководства
Института, где много лет работал Войтович, с просьбой освободить его из-под
ареста и избрать ему меру пресечения, не связанную с заключением под стражу.
Следователь Бакланов только хмыкал в ответ: где это видано, чтобы убийцу,
взятого фактически с поличным, отпускали из-под стражи. Однако в тот же день
ему позвонил прокурор округа и сказал, что из городской прокуратуры был
«сигнал», при этом «городские» ссылались на прозрачные намеки со стороны
Генеральной прокуратуры. Общая канва намеков состояла в том, что Войтович
является одним из авторов необычайно важного и секретного научного проекта
оборонного значения, проект этот находится в стадии завершения, но Войтович –
генератор идей, и без него проект закончить не смогут. Для завершения работ и
проведения необходимых испытаний нужно еще недели две-три, после чего –
пожалуйста, пусть уважаемый Григорий Ильич идет обратно в камеру. Руководство
Института вовсе не настаивает на том, чтобы Войтович продолжал ходить на
работу. Работать он может и дома, давая все необходимые указания по телефону,
так нельзя ли заменить ему содержание под стражей чем-нибудь вроде домашнего
ареста.
