– Верно. А почему он был мало похож на переводчика?
– Знаете, переводчики – они обычно довольно
равнодушные. Им нет дела до проблем тех людей, которым они помогают с
переводом. А Александр больше походил на человека, заинтересованного в судьбе
ребенка. Как вам объяснить… Сам вел ребенка за руку, гладил его по голове,
опекал, что ли. Был очень внимателен и заботлив по отношению к родителям, даже,
я бы сказал, особо деликатен. Представьте себе, каково это – услышать, что твой
ребенок безнадежен, что он никогда не поправится, а скорее всего – в ближайшее
время погибнет. Но он умел находить такие слова, что родители встречали эту
страшную новость мужественно и стойко. Конечно, некоторые плакали, но истерик и
обмороков в присутствии Александра никогда не было.
– Спасибо, доктор Фаррелл, – поблагодарила Настя,
и они пошли к следующему врачу, держа в руках список: дети, направленные банком
«Эксим», – доктор Тотенхайм, онколог. В сумке у Насти лежали еще два
списка, в которых значилось «доктор Робинсон, заболевания мозга» и «доктор
Линнес, заболевания позвоночника».
К своему ужасу, ничего нового они не услышали. Все дети,
которых по направлению банка «Эксим» привозил некто Александр, такой
внимательный и тактичный, были безнадежны. В некоторых случаях родителей
предупреждали, что без операции ребенок проживет еще год-два, а успешная
операция могла бы подарить ему пусть не полноценную, но долгую жизнь, но
операции этой ребенок, судя по состоянию его здоровья, наверняка не перенесет.
В других случаях честно говорили, что малыш погибает и спасти его может только
чудо. В третьих – что есть шанс, пусть небольшой, но есть. Таких случаев было
мало, всего три из двадцати девяти. Но они все-таки были.
– Я вижу, вам что-то не нравится, – заметил один
из врачей, доктор Робинсон. – У вас такое странное выражение лица.
– Видите ли, у нас в стране не принято объявлять
больному диагноз, а тем более негативный прогноз. Наши врачи более… щадяще, что
ли, относятся к пациентам. Человек должен надеяться, иначе…
– Человек должен знать правду о себе и своей
жизни, – жестким тоном перебил ее Робинсон, невысокий чернокожий с
точеными чертами лица и гладкими густыми волосами. – Иначе он ввергнет
себя и близких в пучину финансовой и правовой неразберихи. Прошу меня извинить
за прямоту, мисс, но в вашей малоцивилизованной стране эти резоны пока
непонятны. Когда у каждого из вас будет хоть какая-нибудь собственность и,
соответственно, финансовые права и обязательства, наследники и правопреемники,
когда у вас появится развитая система страхования, тогда вы нас поймете. Не
раньше. Я могу еще чем-нибудь быть вам полезным?
Выйдя из Центра диагностики, Настя и Доценко помчались в
организованный Германией Фонд помощи детям, нуждающимся в лечении. Процедура
состояла в том, что сначала ребенок должен был пройти обследование в Центре
диагностики. Для родителей это обследование было бесплатным, за консультации
платил банк-посредник, который и направлял детей в центр. Затем, имея на руках
заключение врачей центра, родители обращались в фонд. В фонде изучали поданные
документы и отбирали тех детей, которых они отправят в лучшие клиники Запада на
лечение. Определенную долю расходов на это лечение брал на себя фонд, но
главным образом его функция состояла в том, чтобы предоставить возможность человеку
выехать за рубеж и попасть именно в ту клинику, где есть специалисты по его
заболеванию. Фонд же определял и сумму, которую родители больного ребенка
должны внести за лечение. Если ребенок во время нахождения в клинике умирал,
внесенные родителями деньги возвращались им почти полностью.
То, что они узнали в фонде, расстроило их еще больше. Из
двадцати девяти родителей, приезжавших в Центр диагностики вместе с Александром
Галактионовым, документы в фонд подали двадцать шесть. Из них четырем было
отказано, а двадцать два ребенка были отправлены на лечение. Все они умерли.
Родители троих ребятишек документы не подавали. Как раз тех троих, у которых
был шанс на выздоровление, хоть и небольшой, но был.
– Все, Миша, я больше не могу, – выдохнула Настя,
выходя из роскошного здания, где располагался немецкий фонд. – У меня
такое ощущение, будто меня швырнули в ассенизационную яму. Теперь осталось
только обойти двадцать две семьи, в которых умер ребенок, и выяснить, получили
ли они обратно свои деньги, которые перечислил им Фонд. Я уверена, что ничего
они не получили. Подписали какие-то бумажки, глядя в них невидящими от горя
глазами, и все. Ни по-немецки, ни по-английски они не говорят и не читают. Этот
подонок из всех обращавшихся в банк-посредник за помощью выбирал только тех, у
кого дети больны очень тяжело и скорее всего безнадежны, и кто не знает
иностранных языков и нуждается в переводчике. Врач говорит, что ребенок не
выживет, а что на самом деле говорит родителям Галактионов? Ловко морочит им
голову, пользуясь их неграмотностью и незнанием языка. То-то врачи удивляются,
что от их трагического приговора родители не рыдают и не бьются в конвульсиях.
Но что самое омерзительное, он пользуется еще и доверчивостью человека, у
которого умирает ребенок и который так хочет, чтобы была хоть какая-нибудь
надежда. Надежда на чудо. В таком положении люди часто теряют критичность и
верят всякой ерунде, потому что безумно хотят верить. А эта дрянь пользовалась
их состоянием. Когда ребенок умирал, в банк приходил денежный перевод из фонда
с деньгами для родителей. Галактионов подсовывал им бумаги, тыкал пальчиком,
показывая, где расписаться, и говорил слова сочувствия. Родитель даже не
понимал, что подписывает, и уходил, а Галактионов клал денежки себе в карман.
Ну и мразь!
– А те трое? – добавил угрюмо Миша, беря Настю под
руку, потому что увлеченная злостью она не замечала, как шагает по глубоким
лужам, в которых черная вода была перемешана с грязным мокрым снегом. –
Им-то он что сказал? Что их нельзя направить на лечение? Почему они не подали
документы в фонд?
– Можно, конечно, спросить у них, но и так понятно, что
наврал что-нибудь. Мол, таких клиник нет, или такие болезни не лечатся, или их
случай под какой-нибудь пункт не подпадает. Зачем ему их направлять, если у
ребенка есть шанс выздороветь? Он же тогда своих денег не получит.
– Но он же ничего не терял, – возразил
Миша. – Не он же оплачивал их лечение. Пусть бы лечились, ему-то какая
разница?
– Никакой. В этом-то вся гадость и состоит. Он считал,
наверное, что благотворительные фонды существуют исключительно для того, чтобы
ловкие Галактионовы могли на этом наживаться, а вовсе не для того, чтобы
кому-то помогать и делать добро. Да ему и в голову не приходило, что раз уж
банк все равно оплатил консультацию ребенку, у которого есть шанс поправиться,
то пусть фонд сделает для него все остальное. Фонд – средство для доения денег
из несчастных родителей. Как там говорил жене Галактионов, помните? Когда он в
коробке из-под фотоаппарата толкнул старый замок.
– «Грех же не воспользоваться»?
– Вот-вот. Нет, Мишенька, теперь я абсолютно уверена,
что если дело Димы Красникова побывало в руках у Галактионова, то Лыков не
врет. Такой тип запросто может чужую тайну обнародовать, кинуть, как кость с
барского стола, чтобы не платить наличными.
