— Поураганил, дурашка, — Дима (Юра) ласково усмехнулся.
Юра (Дима) бросил на стол ключи от квартиры:
— Извини, пришлось в карманах у тебя порыться, родителей-то дома нет.
«Какое счастье», — подумал я. Не о карманах, а о родителях.
— Генку не бойся, — это снова Юра (или все-таки Дима?), — он тебя не тронет, мы договорились.
Я дернулся:
— С чего это я буду его бояться?
— Ну, пока, — выдохнули они дуэтом и ушли.
Инцидент утрясся в сто раз лучше, чем ожидалось… Впрочем, как сказать. Может, в сто раз хуже.
На скуле скромно сиял не очень броский синяк, все остальные кровоподтеки и ссадины скрывала одежда. Едва я вышел из дома в магазин за хлебом к обеду, ко мне подступил человек, явно принимавший участие в нешуточных боях: голова перевязана, лицо опухшее, на переносье марлевая нашлепка.
Генка. Я сломал ему нос, чуть не пробил черепушку, а приятель смотрел на меня с подозрительным уважением. Далее с умилением, почудилось.
Нет, я, конечно, понимаю: человека, который тебя побил, тем более если ты — солдат, а он — пороха не нюхавший пацан, невольно начинаешь уважать. Но не до такой же степени. И потом, Генка мне тоже нанес приличные увечья. За грудь укусил, даже рубашка в том месте порвалась.
Сначала я в легком шоке решил, что он — садо-мазо или, не дай бог, гомик. Смазливый же на физиономию. За грудь почему-то укусил, не за руку, к примеру, и это его панибратское обращение — Вовчик, Вовчик… Я плохо знал Генку, мы задружились на ремонтной почве, но другом он мне не был. У меня после близнецов и Кати не было друзей, и вообще никогда не было. С Генкой мы беседовали по делу: амортизаторы, движок, карбюратор, прокачка. Не в армии ли его… Кто-то соскучился по любимой девушке, а Генка оказался на нее похожим как две капли воды, и…
Страшно чем-то довольный, он прервал мои гнусные измышления:
— Неплохо я за драчку срубил.
— Что… срубил?
— Бабло, — опешил Генка. — Друганы твои утром принесли.
— Какие друганы?
— Ну, которые в ресторане все уладили и нас развезли по домам.
— Кто «развезли»?! — надеясь неизвестно на что, я пытался оттянуть миг разоблачения. Пусть не они, Боже, пусть кто угодно — черти, демоны, дьявол, но не они…
— Зеркалы, — растерянно хохотнул Генка. — Не помнишь?
— …и что?
— Сестра у меня умница, как завопит: «Сейчас поедем в травмпункт! Засвидетельствуем избиение! Засудим вашего Вовку!» Или, значит, платите за физический и моральный ущерб. Пораскинули мозгами, пока она мне нос правила, благо что медичка. Парни не стали долго торговаться: хорошо-хорошо, простите, до свидания. Попросили не болтать никому. А нам и самим невыгодно. Но я думал, ты-то хоть знаешь… Деньги же! Деньги! Неужто правда — тебе не сказали?
— Сколько? — еле выдавил я.
Генка назвал сумму и восхищенно покрутил забинтованной головой:
— Вот интеллигенция хренова! Надо асе, не сказали… Теперь в долг у папани возьму, еще сестра займет — обещала. Куплю себе тачку. Не поленился, съездил на авторынок. Присмотрел недорогой такой «субарик», торговец даже ста тысяч кэмэ не наездил.
Он отправил смачный харчок в банку, поставленную возле мусорного бака. Попал и приятно удивился:
— Чики-брыки! Не потерял снайперский навык.
Генка был оптимист и всегда чем-нибудь доволен. Об укусе сказал, что не помнит. Предположил, что пиджак вовремя распахнулся. Мы ударили по рукам и больше не встречались.
Я сдал кое-как отмытый от красноречивых пятен костюм в химчистку, там его привели в порядок, мама и не заметила. Выпускной вечер прошел неинтересно. Учителя и родители выступали, девчонки осторожно плакали, промокая платочками накрашенные ресницы. Шампанское, торт, конфеты. Потом взрослые ретировались на три часа. Ребята при волокли заранее припрятанный ящик пива и закусь. Танцевали, играли, обжимались по углам. В общем, все как всегда.
До поступления в политех я, как примерный сын, зубрил школьную программу по нужным предметам и подрабатывал — день, ночь, где и сколько мог. И, что мог, продавал. Загнал мопед, велик, компьютер, новые джинсы, альбомы с марками, книги, дискеты, — все, все до последних мелочей.
Мама изумлялась:
— Зачем тебе столько денег?
Я не говорил — зачем.
— Это же мои вещи, мам?
— Твои… Но ты стал какой-то… жадный.
— Жадный, — согласился я. — Я, мам, всегда был такой. Ты просто не замечала.
Сумма набралась перед отъездом. Я сунул деньги в конверт.
— Что ж ты раньше-то не пришел попрощаться? — спросила Галина Дмитриевна, мать близнецов. — Мальчики два дня назад уехали.
Вряд ли сыновья посвятили ее в ресторанную историю. Я накорябал на конверте фамилию и спустил его в почтовый ящик. Не знаю, что Галина Дмитриевна подумает, когда достанет… Мне было все равно.
Я вернул долг. Вернее, денежную часть долга. Оставалось другое, а это, как я подозревал, останется не оплаченным.
…Пока я учился, отец с мамой переехали в другой город. Дед скончался, бабушка отписала дяде Пете, папиному брату, старый дом в деревне и доживала вдовий век в квартире моих родителей. Я приехал к бабушке в отпуск спустя много лет.
Давно не видел родной дом, и сердце как-то странно екнуло. Сентиментальным становлюсь, что ли? В теплом августовском дворе под окнами все так же переплетались ветвями березы. Между двух штанг раздувалось и хлопало на ветру ослепительное белье — предмет немеркнущего тщеславия соседки. Навстречу дню неслось попурри из звуков музыки, криков, хохота и птичьего щебета. На детской площадке по-прежнему возилась детвора. Взлетали к небу качели. На скамейке возле песочницы сидела женщина.
Катя? Нет, не она…
«Она», — подтвердил стук в висках. Веснушчатое лицо в солнечном ореоле, голубоватая тень в нежной впадинке ключиц, маленькая грудь с прохладной и атласной (я знал) на ощупь кожей…
— О, привет, — сказала Катя буднично, словно мы виделись вчера. — Как дела?
В безудержном порыве я без слов прижал ее к себе.
— Пусти, глупый, — вырываясь, засмеялась она.
Мы сели рядом. Я не мог отдышаться и откинулся на спинку скамьи, отдавшись на волю бешеному возврату памяти и чувств.
— Женат? — поинтересовалась она наконец.
— Нет.
Я в свою очередь вопросительно глянул на нее.
Катя отрицательно покачала головой:
— Одна. Точнее, не совсем одна… Но не замужем.
— А где близнецы?
— Юра в Москве. В ансамбле танцует. А Дима в Питере где-то.
