Козел, которому Маняша зачем-то налила водки в жестяную банку, коротко взблеял. Словно испустил ироничный смешок.
— В доме ни пылинки, Егор, все цело, просто чудо!
Старик с каким-то странным выражением смотрел на Маняшу. То ли подбадривал ее, то ли сочувствовал. Женщина безмолвно вылавливала из винегрета оранжевые солнышки моркови. Виталий дрожащей рукой выхватил из кармана щепку:
— Все правда, не веришь, Егор?! Вот, смотри! Я ее сегодня из стены своего дома выдернул!
Друг ладонью прикрыл глаза. В сгустившейся тишине неестественно туго прозвучал его голос:
— Положи обратно в карман. Это — на память от деда-бабы. Я… не хотел говорить, огорчить боялся. Вы не могли там быть. Полмесяца назад дом твой сгорел, Виталька. Сгорел дотла. Нет у тебя дома.
— Надо строить новый, — промолвила женщина. Тщательно вытерла салфеткой губы и, сурово глянув на Маняшу, добавила: — Все хорошо на своем месте и в свое время, Мария Николаевна.
…Виталий во сне почувствовал, как ему снова хочется вдохнуть сухой аромат бабушкиных трав, обласканных солнцем копен подвяленного сена, сквозистый таежный воздух, переслоенный дымком вечернего костра… От взгорья к верховому леску скользнули тени друзей-геологов и скрылись на месте стоянки. Палатки экспедиции уже никогда не сорвет гиблый селевой поток…
Виталий с Маняшей не подозревали, что странный сон приснился им обоим. Она недоумевала, откуда в ее видениях взялся чужой, большой и светлый мужчина. Маняша не видела его раньше ни наяву, ни во сне. Виталий звал его Егором. Наверное, это был тот самый Егор, с которым бомж разговаривал во сне во вторую с Маняшей ночь.
Сидя на крыльце, Виталий покурил и оглядел двор. Освобожденное от хлама пространство стало шире, просторнее. Торец высокой поленницы, сложенной из нарубленных старых поленьев, выглядывал из дровяника весело, как пятнистая шея жирафа, отдыхающего под навесом.
Холодная вода в озере на задворках слегка туманилась. Маняша стояла по пояс в желтых охвостьях осоки и наблюдала за тем, как гибкое тело Виталия балансирует на досках мостка с ведрами в руках.
— Давай сюда, — хорохорился Мося, тряся брылами и протягивая руку за ведром. Ему почему-то показалось обидным, что Геолог решил натаскать им воды в кадку и железную бочку. — Мы совсем старичье, по-твоему? Сами не принесем?
На Мосе красовались брюки дедушки Саввы. Маняша позволила бродягам отобрать что-нибудь для себя из дедовского гардероба.
Завтракали впятером. Пятым был рыжий котяра, на удивление толстый, пушистый, с нахальными зелеными глазами. Бездомную зверюгу успел спозаранку откуда-то притащить за пазухой Кот. Будто вовсе не был бродячим, малый кот с ленивым достоинством пожирал кильки в томате из банки. Мося страшно суетился, подливал всем чаю, очевидно, чувствуя себя здесь уже хозяином.
— Кошечку бы нашему Рыжику, — умильно лопотал Кот, запуская пальцы в густую кошачью шерсть и жмурясь от удовольствия.
— Кошечку я вам как-нибудь принесу, — пообещала Маняша. Она подумала, что дурной нрав Мучачи станет гораздо терпимее, если у нее появится друг.
— Обойдешься двумя, — строго предупредил Кота Виталий. — А то дай волю — разведешь тут кошачий питомник.
Прощаясь со стариками, Маняша сказала:
— Если нужно будет, позвоните.
— Откуда? — пожал плечами Мося.
Такую редкую вещь, как сотовый телефон, еще мало кто имел. Маняша всего раз видела мобильник у директрисы.
— Тогда придите. Только вечером, днем я на работе. В общем, вот… — Маняша черкнула на бумажке адрес.
Бродяги долго махали им вслед у калитки.
…И снова было то, с чего все началось, только в обратном направлении и в утреннем свете: бомж и Маняша шли мимо трусливо брехнувшей из подворотни собаки, мимо дачных строений, вдоль деревьев с диском слабого солнца на голых ветвях, по узкой тропинке, пружинящей палой хвоей…
Дачный автобус довез их до вокзала. Надо было опять привыкать к этому миру, где они теперь ощущали себя немного лишними. Не в силах сразу расстаться, бродили по городу, заново с ним знакомясь, открывали для себя не замеченные ранее, трогательные и веселые городские подробности: круглые часы, впаянные в монолит высокого здания, — обе стрелки остановились на числе 12 в неизвестно каком Новом году; маленький колокол, подвешенный над старой церковью между двумя могучими колоколами, словно заботливо охраняемый ими; половину вывески на доме — «…херская». Первая половина — «Парикма…» — была вертикально прислонена к стене.
— По Тверской, Ямской, Херской, — пропел Виталий, смеша Маняшу.
Время бежало по улицам рысаком, а прощание затянулось. Не вписалось в скачущее вечным галопом движение минут и часов. Маняша смотрела в лицо Виталия с углубленными складками в углах твердого рта и предчувствовала, что отпущенная судьбой радость еще не израсходована. Что-то будет, по-детски поверила она, что-то хорошее и светлое, как Новый год…
Когда стемнело, Виталий испытал два жгучих желания. Ему захотелось уцепиться за Маняшу с безумной силой, с отчаянием человека, падающего вниз с головокружительной крутизны, и одновременно не видеть, не знать ее никогда. Больше того — напрочь забыть Маняшино милое, опасно родное лицо. Она так и не попросила его остаться или прийти к ней после. Маняша явно прощалась с Виталием насовсем, и он не знал, благодарить судьбу за Маняшу или проклинать.
Они подошли к знакомой Виталию улице. Сглотнув сдавивший горло ком, он сказал:
— Я когда-то жил в этом квартале. Давно…
Маняша остановилась:
— Вот мой дом.
Как громом пораженный, Виталий воскликнул:
— Твой дом?! Не может быть!
— Может.
— Но это же… — Расплывчатые мысли, как палые листья в тумане, закружились у него в голове. — Мы встречались в детстве?
— Встречались, — сдержала улыбку Маняша.
— У тебя был красный сарафан!
— Да, в белый горошек. А у тебя — зеленый мяч.
— Почему ты не сказала сразу, что ты и есть та девочка?..
— Ты не спрашивал. Да и зачем?
— Чтобы я не был груб с тобой… Тогда, вначале, — эти слова дались ему с трудом.
— Ты не был груб. Ты был честен.
— Я помню твое окно, — вздохнул он. — Во-он! Твое? Оно светится.
— Тетя Кира, должно быть, приехала еще утром…
Он бросил на Маняшу неуверенный взгляд, прикоснулся губами к ее прохладной щеке:
— Может, когда-нибудь встретимся. Город у нас небольшой.
Виталий устремился к спасительной тени арки. Прислонился к стене, прижал к груди руку — дыхание жгло, саднило, рвалось судорожными толчками. Или сердце. Отдышался, и что-то острое кольнуло ладонь. Он запустил пальцы в нагрудный карман куртки. Щепка. Светлая с внутренней стороны, платиновая с наружной, заостренная таким образом, как случается, когда выдираешь ее из отслоившейся от дерева щербины.
