Вслед за тем им овладело легкое беспокойство: как там этот инвалид, шут гороховый, симулянт, престарелый паяц — словом, как там милейший Федор Дементьевич, не помял ли его ненароком косолапый? Беспокойство это показалось Петру Львовичу странным и неуместным, тем более что номер Федора Дементьевича был далеко в стороне от того места, где медведь выбежал из кустов прямо на ружья охотников. Да и бежал зверь не к графу, а, напротив, совсем в другую сторону, так что для Петра Львовича лучше всего было выкинуть из головы глупые мысли, что он и сделал с огромным удовольствием.
Подойдя к поверженному медведю, от которого егеря с трудом оттащили собак, полковник увидел, что зверь и вправду велик — такого большого он, пожалуй, и в жизни не видывал. Окружившие добычу возбужденные охотники громко спорили, чей выстрел свалил косолапого; все, однако ж, сходились в едином мнении, что зверь был огромен и свиреп и что в одиночку с ним не сумел бы справиться даже самый искусный стрелок.
— Гляди-ка, Федор Дементьевич, — сказал полковник Шелепов, крутя ус, — какого великана ты в своих угодьях вырастил! Признайся, старый плут, ты его нарочно так раскормил, чтобы нас позабавить!
Федор Дементьевич не отвечал, и, оглядевшись, полковник с легким недоумением заметил, что графа до сих пор нет среди окруживших добычу стрелков. Это было дьявольски странно, поскольку стрельба закончилась уже добрых десять минут назад, а за это время добраться сюда с того места, где стоял в засаде Федор Дементьевич, можно было раз пять, притом любым способом — хоть пешком, хоть ползком, хоть на руках.
Отсутствие графа Бухвостова взволновало присутствующих. Недавнее падение Федора Дементьевича с лошади могло быть простой случайностью, или его собственной проделкой, или же чьей-то неумной шуткой — словом, оно могло быть чем угодно, хоть чудом Господа Бога, но оно таки было. Для человека столь почтенного возраста и солидного телосложения, каким был граф, такое падение могло иметь весьма неприятные последствия. Что с того, что всю дорогу, сидя в бричке, он улыбался, шутил и курил сигару? Пошутил-пошутил, а потом, когда все отвернулись, схватился за сердце и упал...
Федора Дементьевича стали звать; Федор Дементьевич не откликался. Петр Львович в сердцах предположил, что старый шут нарочно валяет дурака, чтобы попугать присутствующих, а то и сидит где-нибудь в кустах, маясь животом с перепугу. «Это, — сказал Петр Львович, — так и называется — медвежья болезнь...»
Впрочем, это уже был полный вздор. Полковник понимал это лучше всех остальных, и несправедливые эти слова он произнес для того лишь, чтобы хоть немного заглушить глодавшее его беспокойство.
Не дозвавшись, графа кинулись искать и нашли, увы, очень скоро. Он лежал лицом вниз на своем номере, придавив телом ружье со взведенным, но так и не спущенным курком. Шапка свалилась с его головы, откатившись в сторону и открыв взорам собравшихся вокруг охотников обширную бледную лысину Федора Дементьевича и отчетливо видневшееся на этой лысине отверстие, оставленное пулей. Седые волосы на затылке графа намокли и слиплись от крови, кровь была и на шее, и на воротнике камзола, и на сухих листьях, поверх которых раскинулся Федор Дементьевич.
Кто-то сдуру, с перепугу закричал, что надобно срочно везти господина графа к лекарю. Петр Львович, почти ничего не видя перед собой, кроме этой страшной черной дыры в затылке своего лучшего друга, довольно грубо отпихнул крикуна в сторону, приблизился к телу и тяжело опустился перед ним на колени. Некоторые отвернулись, чтобы не видеть, как дрожат губы старого рубаки. Лицо полковника Шелепова искривила мучительная гримаса, слепо шарящая рука нащупала наконец воротник мундира и рванула его с нечеловеческой силой — так, что затрещало сукно и посыпались крючки.
Полковник издал неразборчивый сипящий звук — кажется, что-то спросил, — затем прокашлялся, мучительно вертя головой и морща лицо с мокрыми от слез щеками, и, очистив наконец глотку, хрипло, на весь лес выкрикнул:
— Кто?!
Глава 4
В курительной вязмитиновского дома повисло долгое тягостное молчание. Трубка полковника погасла, и он, вспомнив о ней, осторожно выбил ее содержимое в пододвинутую княжной массивную пепельницу. Приглушенный стук трубки о край пепельницы прозвучал в установившейся тишине неуместно громко, заставив самого Петра Львовича нервно вздрогнуть. Он наконец нашел в себе силы поднять глаза и посмотреть на Марию Андреевну.
Лицо княжны было залито меловой бледностью. У нее побелели даже губы, но в остальном княжна выглядела совершенно спокойной — пугающе спокойной, как показалось полковнику. Если бы Петру Львовичу не было доподлинно известно о горячей и нежной дружбе, которая связывала княжну с ее опекуном, он мог бы счесть Марию Андреевну бесчувственной. Но ему об этой дружбе было известно и посему оставалось только дивиться самообладанию, с коим сия молоденькая девица встретила столь страшное известие.
Первой нарушила молчание княжна, и то, что она сказала, удивило полковника Шелепова еще сильнее. Вместо слез и причитаний, которых он ждал и боялся, вместо горестных вздохов и ссылок на Божью волю и провидение, вместо всего того, что, как считается, надобно говорить и делать в подобных случаях, княжна отрывисто спросила:
— И кто же? Полагаю, преступника так и не нашли?
Полковник протяжно вздохнул, взлохматил пятерней седую, но все еще густую и кудрявую шевелюру, снова дернул себя за ус и ответил:
— Нет, душа моя, не нашли. Да с чего ты взяла, что там был преступник? Приезжали из Москвы, из следственной части, все там осмотрели и решили, что преступника никакого и в помине не было, а была случайная пуля...
Он смутился, встретив прямой, испытующий взгляд княжны, и потерянно замолчал, не зная, что еще сказать.
Княжна, шурша юбками, уселась в кресло напротив, подалась к полковнику, подперла подбородок рукой и спросила, глядя через стол прямо ему в глаза:
— А вы что решили, Петр Львович? Ведь московских следователей там не было, а вы были. Федор Дементьевич стоял на номере, и все, кто там был, тоже стояли на своих номерах и ждали медведя. Коли стреляли по медведю, то как же пуля могла случайно попасть Федору Дементьевичу в затылок? Ведь вы сами сказали, что в затылок.
— Я так сказал? — искренне удивился Петр Львович, из-за сильных переживаний уже успевший забыть, что он говорил. Деталь как будто была не из тех, о коих принято рассказывать молодым девицам, но, впрочем, мог и сказать... — Ну, коли сказал, значит, так оно и было. В затылок, душа моя. В самую середку.
На какой-то краткий миг ему почудилось, что он спит и видит дурной сон, — уж очень нереальным был этот деловитый тон, которым говорила княжна, да и собственные речи Петра Львовича казались ему самому дикими и ни с чем не сообразными. В таком тоне и с такими подробностями можно было разговаривать в кабинете у следователя или, на худой конец, в компании равных себе по возрасту и положению мужчин, умудренных опытом и не боящихся ни своей, ни чужой крови.
