Однако сегодня вечером ему показалось, что хорошо отлаженный
механизм дал какой-то сбой. Да, глаза Киры горели жарким огнем, когда она
смотрела на него, окидывала взглядом его мускулистое тело, но в этом огне он не
учуял знакомой искорки. Она явно была взбудоражена неожиданным поворотом в
однообразной «библиотечной» жизни, но зова тела Дмитрий так и не услышал, как
ни напрягал свой внутренний слух. Ему даже показалось, что Кира вздохнула с
облегчением, когда он выразил готовность спать в кухне на раскладушке.
Он улегся поудобнее и начал прислушиваться к доносящимся из
комнаты шорохам, пытаясь по привычке угадать, чем занимается Кира. Вот скрипнул
раскладывающийся диван, щелкнула дверца тумбы для белья – Кира стелила постель.
Потом легкие шаги послышались из прихожей, закрылась дверь ванной, послышался шум
льющейся из душа воды. Платонов пытался представить себе обнаженную женщину в
ванной, это ему удалось, но мужского интереса к ней он не ощутил. Воду
выключили, едва слышно звякнула о кафель пластмассовая петля – Кира сняла с
держателя полотенце. Стук баночки с кремом о стеклянную полочку. Дмитрию
казалось, что он видит каждое ее движение, каждый жест. Клацнула задвижка на
двери, Кира вышла из ванной. Шаги замерли почти сразу – видно, она остановилась
в прихожей. Платонов понял, что она хочет зайти на кухню и не может решиться.
Наконец она подошла к нему, не зажигая свет.
– Дима, – шепотом позвала она. – Ты еще не спишь?
– Нет, – ответил он в полный голос.
Он по опыту знал, что если женщина хочет сейчас заявить ему
о своем согласии на близость, то разговаривать с ней нужно громко, ни в коем
случае не понижая голос, чтобы сразу же разрушить атмосферу интимности. Темнота
и шепот – лучшие друзья соблазна и злейшие враги целомудрия.
Неожиданно Кира зажгла свет и присела на табуретку.
– Ты хочешь о чем-то спросить? – догадался Дмитрий.
– Да. – Она помялась. – Знаешь, то, что ты мне
рассказал… В общем, это звучит достаточно необычно. Мне бы хотелось тебе
верить, но… Но я не могу. Ты прости меня, Дима. Я тебе не верю.
Он резко поднялся и сел, спустив ноги на покрытый линолеумом
пол.
– Мне уйти? – холодно спросил он.
– Ни в коем случае, я совсем не имела это в виду. Ты в беде,
это очевидно, и тебе негде ночевать. Я предложила тебе свою помощь и не
собираюсь отказываться от своих слов. Просто мне кажется, что ты меня обманул и
твоя беда – вовсе не та, о которой ты мне рассказал.
– Я сказал тебе правду. Как я могу тебя убедить?
– Ты действительно работаешь в Министерстве внутренних дел?
– Действительно.
– Ты можешь показать мне свои документы?
– Господи, ну конечно, – облегченно рассмеялся
Платонов. – Мне нужно было сразу это сделать. Извини.
Он протянул руку к висящему на спинке стула пиджаку и
вытащил из кармана служебное удостоверение. – Вот, пожалуйста.
Кира внимательно прочитала все, что было написано в
удостоверении, и улыбнулась.
– Так ты подполковник?
– А что, не похож?
– Никогда не видела настоящих подполковников из МВД. Только
в кино. Ты не сердишься на меня?
– Ну что ты, все нормально. Было бы странно, если бы ты
взяла и поверила мне на слово, если учесть, что мы знакомы всего несколько
часов.
В ее карих глазах Дмитрий снова уловил отблески пламени,
делавшие их похожими на обжигающе горячий жидкий шоколад.
– Тебя завтра разбудить или ты сам просыпаешься? –
спросила она как ни в чем не бывало.
– Я сам проснусь, как только ты встанешь. У меня сон чуткий.
– Тогда спокойной ночи. Тебе не холодно? Может быть,
принести тебе еще плед укрыться?
– Спасибо, не нужно. Мне здесь очень хорошо, правда. Спасибо
тебе.
Кира выключила свет и ушла к себе. Дмитрий услышал, как она
зажгла бра над диваном и легла. Вот и все, подумал он, временное убежище он
нашел, теперь надо подумать о том, как ему разобраться с обвинением в убийстве
и получении взятки.
3
Вдова Юрия Ефимовича Тарасова изо всех сил старалась держать
себя в руках. Она снова и снова отвечала на вопросы Юры Короткова о покойном
муже, подробно описывала все ступени его служебной карьеры, рассказывала о его
друзьях и приятелях, о характере и увлечениях.
– Скажите, Клавдия Никифоровна, вам никогда не казалось, что
у Юрия Ефимовича есть какая-то сторона жизни, в которую он вас не посвящал?
– Я уже говорила – нет. Мы прожили вместе больше тридцати
лет, вы же понимаете…
На ее глаза навернулись слезы, но она сумела удержаться и не
расплакаться.
– Вам никогда не казалось, что Юрий Ефимович чего-то боится?
Какого-нибудь события или, может быть, человека?
– Он боялся инсульта. Боялся, что его разобьет паралич.
Знаете, у него было повышенное давление, и он очень боялся… Следил за диетой… Я
понимаю, вы спрашиваете не об этом.
– А почему у вас три собаки? – внезапно спросил
Коротков. – Ведь у вас квартира небольшая, вам, наверное, тесно.
– Ох, это… – Клавдия Никифоровна разрыдалась.
Короткову стало неловко, но он должен был об этом спросить.
Анастасия велела непременно узнать, зачем Тарасову нужны были три собаки, да
еще служебные, а не карманно-диванные. Чего Каменская вцепилась в этих собак,
он не совсем понимал, но раз она просила – надо сделать обязательно. Юра часто
повторял, что «голова у Аськи непонятно как устроена», поэтому к ее просьбам и
заданиям относился серьезно, даже если не понимал их смысла и цели.
– Сначала у нас был только один Наркис, он самый старший,
ему уже восемь лет. Медалист, элита. Его с трех лет берут на плановые вязки.
Когда ему было пять лет, мы выехали на дачу, а там, ну, знаете, как бывает,
любовь и все такое… Короче, у соседей по даче была овчарка, девочка, хороших
кровей, ничего сказать не могу, и, когда Наркис стал папой, хозяин Эльзы принес
нам двух щенков. Вязка неплановая, в клуб щенков не берут, куда их девать?
Сосед половину себе оставил, половину нам отдал, мол, продавайте. Юрий Ефимович
взял малышей и поехал с ними на Птичий рынок. А там к нему подошла компания
каких-то кавказцев с девицей, все пьяные. Девица щенка увидела и начала
требовать, дескать, купите ей немедленно. Один из мужчин деньги протянул,
много, даже цену не спросил, просто вытащил пачку тысячных и сует Юрию
Ефимовичу. И вы представляете, Юра не смог отдать щенка. Как подумал, что у
девицы этой пьяной – минутная блажь, а через десять минут маленький написает ей
на пальто, и она его швырнет прямо на улице где-нибудь, оставит беспомощного
замерзать и умирать, так у него сердце перевернулось. Деньги отдал обратно и с
рынка ушел сразу же. Я помню, он домой вернулся сам не свой, Клава, говорит,
прости меня, дурака, не могу я собак продавать, у меня душа на части рвется,
это же живые существа, а я их неизвестно в какие руки отдавать должен. В общем,
в следующее воскресенье он опять поехал и опять вернулся со щенками. Не смог. А
через две недели я и сама сказала ему, чтобы не продавал, привыкли мы к ним,
как к детям привыкаешь. И знаете, что удивительно? Наркис как чувствовал, что
мы хотим его детей продать. Оба раза, когда Юрий Ефимович на Птичий рынок
уезжал, Наркис выл как по покойнику, у двери стоял, под ногами путался, уйти
ему мешал. Ведь не мать, а все равно, видно, чувствовал.
