Она прервала свою работу, отложив толстый том, и выпрямилась. Сплетя пальцы, несколько секунд смотрела куда-то в пространство, потом огляделась по сторонам и, убедившись, что рядом никого нет, наклонилась ко мне и проговорила:
— Нет. Не верю. По-моему, это просто чушь.
От нее приятно пахло. Пахло надеждой.
— Спасибо, — сказал я.
— Только в докладе ничего такого не упоминай, — предупредила она.
Я вышел из библиотеки, продолжая думать о том, что она сказала. Просто чушь. Ад — это просто чушь. А ведь она, наверное, целую кучу книг перечитала.
По-настоящему страх не уходит никогда. Можно днями и неделями считать, что все нормально, но на самом деле ужас внутри тебя никуда не девается, он просто утихает на время. Сравнить это чувство я могу лишь с тем, что испытал однажды, когда мне было лет шесть и моя жизнь еще не пошла наперекосяк. Одним теплым летним вечером, когда толком и не стемнело, меня все равно отправили спать. Окно оставалось открытым, и снаружи долетали голоса игравших в футбол ребят постарше и соседей, переговаривавшихся у себя в саду. Даже мама еще не заходила в дом. Я не чувствовал ни малейшей усталости, меня тянуло на улицу, ко всем остальным, и я ворочался без сна, недовольно бурча себе под нос. Потом мне захотелось пить. Я спустился вниз, попросить маму дать мне воды или сока и, может, еще чего-нибудь перекусить. Входная дверь оказалась закрыта — странно, обычно мама оставляла ее распахнутой, когда сидела в саду. Я дернул дверь на себя — и замер перед серебристо-серой звенящей тишиной. Шагнув через порог, я огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. Дома стояли темными, в окнах ни единого огонька. Куда все делись? Что случилось с миром? В свои шесть лет я до ужаса перепугался и бросился по улице, крича и барабаня в двери. Я одолел уже полквартала, когда услышал сзади голос мамы. Оглянувшись, я увидел, как она бежит ко мне в одной ночной сорочке, развернулся и со всех ног кинулся навстречу. Она схватила меня в охапку.
— Господи, Дональд, что с тобой? Ты хочешь всех соседей перебудить?
— Все внизу разговаривали, и я спустился попить.
— Сейчас час ночи!
— Но я ведь слышал людей на улице!
— Это было пять часов назад! Ты пять часов проспал!
Я был сбит с толку. Не мог я заснуть! Я же не помнил этого, да мне и вообще не хотелось спать!
Окна зажигались одно за другим, соседи выглядывали на улицу, и мама потащила меня домой, с извиняющейся улыбкой махая им рукой, показывая на меня и пожимая плечами. Я еще не оправился от испуга и замешательства, однако прежний кошмар уже отпустил. Так вот тот ужас, который я ощутил, выйдя на обезлюдевшую улицу, ужас шестилетнего ребенка, решившего, что миру пришел конец и он остался один в темноте, — этот ужас не оставляет меня с самого дня трагедии. Конечно, он не стоит у меня перед глазами все время — иногда отступает, но даже тогда он никуда не уходит, он просто затаился, прячется у меня за спиной. Что еще хуже — прогнать его никому не под силу, и мама, бегущая ко мне по темной улице, не заставит его исчезнуть.
Глава 10
Мы уехали из города не только из-за того, что я забрался на участок родителей того мальчика и мама боялась столкнуться с ними лицом к лицу. Дело было еще и в ребятах постарше, подростках.
Первый раз это случилось всего через несколько дней после трагедии. В начале вечера в дверь постучали, мама открыла, и я из задней комнаты услышал чей-то незнакомый голос. Я ничего плохого и не подумал, но дверь вдруг захлопнулась, а через секунду мама, появившись на пороге, велела мне отправляться к себе в спальню. Голос у нее скрежетал, как наждак по камню, так что я поскорее прошмыгнул по лестнице наверх и юркнул в постель. Стояло лето, и окно не закрывали, так что я слышал, как на улице кто-то переговаривается, и все не мог понять, в чем же дело. Через пару минут я не выдержал, поднялся и выглянул наружу. На тротуаре перед нашим домом тусовалась компания, как мне показалось, совсем взрослых парней, хотя на самом деле им было вряд ли больше, чем мне сейчас. Просто стояли и болтали в душных летних сумерках — двое с велосипедами, некоторые с банками то ли газировки, то ли чего покрепче в руках. Я не увидел в них ничего опасного и не представлял, что они могли сказать маме, чтобы она захлопнула дверь у них перед носом и потом так странно разговаривала. Вдруг один из них поднял голову и заметил меня в окне. Не говоря ни слова, он указал на меня другим, и все повернулись в мою сторону. Реакция последовала неожиданная — кто-то заулюлюкал, кто-то изобразил деланый испуг, и я услышал, как они выкрикнули какое-то непонятное слово. Один из них швырнул пустую банку; она не долетела до окна и упала на живую изгородь, отделявшую наш двор от соседского. В этот самый момент показалась полицейская машина — мама, видимо, бросилась к телефону, прежде чем я успел даже взбежать по лестнице. Выкидывая на бегу свои банки, подростки кинулись врассыпную. Когда полиция уехала и мама разрешила мне спуститься, я спросил, что они сказали ей, но она не захотела говорить. Вымученно улыбнувшись, она потрясла головой и ответила, что они просто глупые мальчишки.
На следующий вечер подростки вернулись опять. В этот раз мама, наученная горьким опытом, не стала им открывать, а сразу же отправила меня наверх, и не в мою спальню, а в ее, окна которой выходили на задний двор. До меня все равно доносились голоса с улицы, хотя я не мог разобрать, перекликаются ли они между собой, или кричат что-то мне. Потом эта компания так и продолжала собираться у нашего дома, но, поскольку больше они ничем не бросались и ничего противозаконного не делали, полиция со временем приезжать перестала.
Все это тяжело подействовало на маму, она ходила как пришибленная, похудела и осунулась, под глазами залегли круги, дыхание стало несвежим. Как-то в пятницу, уже засыпая, я услышал снаружи какое-то шипение внизу, под окном. Сперва я вообразил, что в сад заползла гигантская змея, но потом до меня донеслись сдавленные смешки — опять эти противные подростки. Я хотел пойти сказать маме, затем решил, что не стоит — пусть себе дурака валяют, все лучше, чем ломиться внутрь и доводить ее до слез. На следующее утро мы вышли из дома, собираясь в город, мама повернулась, чтобы запереть дверь, да так и застыла с ключом в руке. Я стоял позади. Не понимая, в чем дело, я шагнул в сторону и увидел выведенную красной краской надпись: «Маньяк-убийца». Ключ в замок так и не попал. Мама схватила меня за плечо, втащила внутрь и, с треском захлопнув дверь, сразу поднялась к себе. Я тоже пошел в свою комнату, лег на кровать, и так, в тишине и молчании, мы пролежали несколько часов. Может быть, мама потихоньку плакала — последнее время с ней это часто бывало. До меня же только спустя время дошло, что маньяк-убийца, о котором говорилось в надписи, — это я и есть.
Что мы не задержимся в Клифтоне, стало понятно, когда к нам как-то зашел мистер Моул. Маму даже до несчастья нельзя было назвать очень дружелюбной, и соседи нечасто к нам наведывались, но мистера Моула мы оба любили, и он, кажется, тоже хорошо к нам относился, несмотря на мамину закрытость и сдержанность. Когда стряслась беда, он приходил к нам спустя несколько дней и заглянул еще раз вскоре после того, как на двери появилась надпись. Мистер Моул был одним из тех соседей, с которыми мама иногда оставляла меня, и я не один день провел у него дома, читая или играя, пока он сидел со своей газетой, мыл посуду или подстригал лужайку. Мне с ним нравилось, я больше всего любил оставаться именно у него, и к нему мы шли в первую очередь, но иногда его не оказывалось дома или он неважно себя чувствовал, так что приходилось отправляться к кому-то еще. Такие дни всегда тянулись долго и нудно. Миссис Армер вечно заставляла меня помогать ей печь и убираться, а еще пыталась научить вязать. У мистера и миссис Сидалл не было своих детей, и они смотрели на меня как на диковинного зверя из зоопарка, который того гляди взбесится и начнет крушить все вокруг. Они не разрешали включать телевизор, а в три часа миссис Сидалл отправлялась вздремнуть после обеда, и нужно было вести себя еще тише, чем весь день до того. Мистеру Сидаллу жена, похоже, наказывала не спускать с меня глаз, хотя он и понятия не имел, что со мной делать и как обращаться. Поэтому мы сидели в гостиной, оба притворяясь, что читаем, а время все тянулось и тянулось, и час, казалось, превращался в десять. Неподвижная тишина у Сидаллов в какой-то степени подготовила меня к дальнейшей жизни в собственном доме после случившегося несчастья.
