Хватило бы двух минут, чтобы определить, кто в нее вписывается, а кто нет. Парочку изгоев я заметил сразу — они играли вместе в уголке, под деревом. Один с давно не стриженной рыжей шевелюрой, шапкой покрывавшей голову, и такими большими глазами, каких я еще ни у кого не видел, — из-за них он казался каким-то испуганным, словно кто-то только что крикнул ему прямо в ухо. И второй, похожий на узника концлагеря, обритый наголо и худущий-прехудущий — он, по-моему, и летом должен был мерзнуть. За исключением этих двоих та часть двора оставалась пустой — только они да дерево. Не знаю, что за дела у них там были, но они не обращали ни малейшего внимания на игры остальных, вопивших и носившихся туда-сюда как оглашенные, а тихо сидели рядышком и что-то оживленно обсуждали. Я еще подумал — хорошо хоть, что они есть друг у друга. Один раз от чьего-то неудачного удара к ним залетел мяч с противоположного конца площадки. Оттуда крикнули, и рыжеволосый, неуклюже махнув ногой, попробовал послать мяч обратно, но даже не попал по нему. Наконец, совместными усилиями, под смех игроков, раза со второго-третьего они с этим справились.
Я перевел взгляд на середину двора, где собрались девчонки. Там царили две принцессы. Вот ведь, еще и одиннадцати нет, а не заметить их уже невозможно. Одна светленькая, другая темненькая, обе просто прелесть какие хорошенькие. Чистенькая форма, блестящие туфельки, волосы убраны в конский хвост — и остальные девочки, не такие красавицы, таким же хвостиком ходят за ними по пятам и ловят каждое слово. Я, по-моему, мог бы просидеть так весь день, наблюдая за общей толкотней и незамысловатыми играми, но прозвучал свисток, и все потянулись длинной вереницей обратно в школу. Дверь захлопнулась за последним, и площадка опять опустела.
Солнце спряталось за облаком, и мои мысли вновь обратились к мертвому малышу из Клифтона. Меня охватило такое уныние, что я не мог заставить себя двинуться с места. Проходивший мимо старик с собакой кинул на меня опасливый взгляд, будто я вот-вот наброшусь на него, придушу поводком, а потом и пса прикончу. Я подождал, пока он скроется из виду — а то и правда решит, что у меня что-то на уме, — и только тогда через силу встал и поплелся мимо крикетного поля дальше, домой. «Исчезание» в ту ночь я даже пробовать не стал — и так было ясно, что не сработает. Я просто лежал и думал обо всех этих детишках — они ведь такие маленькие, такие беззащитные. Так немного надо, чтобы причинить им вред… Меня всего передернуло от этой мысли. Я надеялся только, что за каждым есть кому присмотреть.
Глава 5
О том, что случилось в Клифтоне, я никому никогда не рассказывал и лишь однажды готов был признаться другому человеку. Мама все время твердила, что прошлое нужно оставить за закрытой дверью, и следила как коршун — не нарушил ли я правило. По ее словам, нам повезло, что из-за возраста мое имя не попало в газеты, и ни к чему портить нашу новую жизнь здесь, в Рейтсуэйте, из-за того, чего все равно уже не исправить. Все эти годы я старался держать рот на замке, и только раз чуть не проболтался — Фионе Джексон. Впервые мы встретились вскоре после переезда, когда нам обоим было по девять, и за прошедшие семь лет она нисколько не изменилась — все те же темные глаза, еще более темные волосы, решительное красивое лицо. Только фигура округлилась в нужных местах, что сделало Фиону еще привлекательнее. Наши с ней дома разделяет заброшенный известняковый карьер, обрывающийся шестидесятифутовой отвесной стеной с торчащими из нее клочками травы и даже деревцами. Внизу, во впадине, — лабиринт тропинок, которые могут вдруг упереться в каменную глыбу или вспучиться пологим холмиком. В последние годы карьер здорово зарос, и только кое-где сквозь зелень еще проглядывают серые островки породы.
Мне никогда не удавалось легко заводить друзей, и для меня вообще загадка, как это обычно случается. С Фионой мы подружились из-за карьера — она часто сбегала туда от отца и братьев, а я обычно отсиживался там, когда мама бывала не в духе. Проще было бродить по тропинкам вместе, чем притворяться, что ты здесь один, и за столько лет мы привыкли к компании друг друга. Сейчас она обычно появляется в карьере с сигаретами и плеером. Мы сидим на камне, если тепло, или ходим, когда холодно. Она отдает мне один наушник — хотя после того, как я за каких-то полгода вытянулся на полфута, делить их на двоих непросто. Закурить не предлагает. Не поймите меня неправильно — нас никак нельзя назвать лучшими друзьями. Мы иногда не видимся целыми днями; иногда сталкиваемся в карьере, но ей хочется побыть одной. И все же чаще мы гуляем вместе и болтаем о разном.
Я едва не рассказал ей свою историю из-за ее брата, которого как раз недавно приговорили за нанесение тяжких телесных к двум годам колонии. Фиона была в бешенстве, однако злилась не на судью, а на брата. Она рассказывала, как тяжело с ним жилось, как она все время ждала чего-то плохого и теперь даже рада, что избавилась от него. Руки у нее дрожали, и затягивалась она слишком часто, а я не мог придумать, чем ее утешить. Потом она вдруг ударилась в слезы. Тут я совсем растерялся. Мы стояли буквально в двух шагах от моего дома, она плакала, а я торчал столбом и не знал, что делать. Нет, я понимал, что должен обнять ее, успокоить, но мы за все это время ни разу даже не коснулись друг друга — не мог же я просто шагнуть вперед и прижать ее к себе. Понемногу Фиона отошла и заявила, что пусть и западло так говорить, но теперь ей будет легче дышаться и, может, дома хоть на время все наладится.
— И понимаешь, ведь никому не скажешь, — добавила она с несчастным видом. — Как-то свободней сразу стало — совсем по-другому. Они там все бурчат про судью, про прокурора, я киваю, типа, да, а про себя думаю, что так ему и надо, и нисколько мне брата не жаль, наоборот, только радуюсь, что буду теперь от него подальше.
Она выглядела такой виноватой и усталой, что мне захотелось тоже признаться, рассказать о себе, о том, что случилось в Клифтоне. Слова уже вертелись у меня на языке, готовые хлынуть наружу. Меня так и распирало — наконец-то я смогу с кем-то поделиться, и Фиона поймет, я знал это. Я уже открыл рот и готов был заговорить, как сзади вдруг послышался резкий стук. Мы повернулись — мама стояла у окна ванной и, глядя прямо на меня, жестами показывала, чтобы я шел домой. Фиона сказала, что мне лучше возвращаться, а с ней все будет нормально. Так я и оставил ее там, всю в слезах. Мама еще была в ванной, когда я оказался дома. Я спросил, чего она хотела, но она ответила только:
— Хватит тебе на сегодня гулять, — и продолжила надраивать раковину.
Вечером мы сидели в задней комнате за чтением.
— Тебе нравится Фиона? — спросила мама, не поднимая взгляда от библиотечной книги. Не дав мне времени ответить, она продолжила: — Дональд, ты ведь знаешь, что не должен говорить ей ничего лишнего? Ни в коем случае.
Я кивнул и сказал, что знаю.
— Мы уехали из Клифтона и оставили все это там. Не нужно тащить прошлое сюда.
Она пристально взглянула на меня и смотрела, пока я не отвел глаз. Это было в ее характере — захлопнуть приотворившуюся дверцу и убедиться, что та не откроется вновь.
