– Но ведь он же преступник, – горячо возмущаюсь
я. – Он же из тюрьмы сбежал. За что же его жалеть? Умер – так ему и надо.
– Видишь ли, детка, – снова заводит папа свою
обычную песню, – не все так просто. Нет людей абсолютно плохих и абсолютно
хороших. Он, конечно, преступник, но ведь он спас девочку, не дал ей погибнуть,
значит, он все-таки хороший человек. Не всегда можно определенно сказать…
Но меня это не устраивает. Я хочу иметь твердые ориентиры,
чтобы не заблудиться и не потеряться в мире взрослых. Я хочу знать точно, какие
люди считаются хорошими, а какие – плохими.
Я хочу знать точно, что можно делать, а чего делать нельзя,
за что всегда похвалят и наградят, а за что – сурово накажут. Я ищу это знание,
собираю его по крупицам, задавая родителям тысячи и тысячи вопросов, но они
никак не поймут, что мне нужно, и продолжают туманно и расплывчато объяснять
мне, что не все так просто и что бывают ситуации, когда…
В конце концов я начинаю постигать мир самостоятельно, без
их помощи. Я читаю книжки и смотрю кино про милиционеров и преступников, про
разведчиков и шпионов, про «красных» и «белых» и делю мир на два цвета.
Полутона меня тревожат, неопределенность пугает, неоднозначность решений
вызывает ужас. Я их ненавижу.
В одиннадцать лет меня сбивает машина, и я с сотрясением
мозга попадаю в больницу. Впервые в жизни мама не целует меня на ночь, а по
утрам я не получаю свой стакан сока. А ведь мне казалось, что так, как было
раньше, будет всегда. И теперь я пристаю к врачам с вопросом: когда меня
отпустят домой? Я буду терпеть столько, сколько надо, но я хочу знать точно:
когда.
– Видишь ли, деточка, – говорит мне врач с
бородкой и в очках, – это зависит от многих обстоятельств…
И дальше опять все те же слова, которые я слышу от
родителей. Я начинаю сходить с ума, я закатываю истерики, требуя отпустить меня
домой. В конце концов врачи не выдерживают и выписывают меня на строгий
постельный режим, взяв с мамы клятвенное заверение, что она будет тщательно
следить за моим состоянием.
Я радуюсь, что я наконец снова дома, в своей комнате, в
своей постели, с мамой и папой, со своими любимыми книжками. Я очень хочу
скорее поправиться, поэтому обещаю себе выполнять все, что наказывал мне
доктор: лежать в комнате с зашторенными окнами, как можно меньше вставать, не
читать, не смотреть телевизор, шесть раз в день принимать лекарства. Но мне
только одиннадцать лет, и я, конечно, не могу целый день лежать, погрузившись в
мысли. Родители уходят на работу, а я отдергиваю штору и читаю. После обеда ко
мне приходят одноклассники, и я вскакиваю и дурачусь вместе с ними. Но пить
лекарства не забываю, это, пожалуй, единственное, что я выполняю в точности.
После возни с друзьями у меня кружится голова, а иногда начинается рвота, но я
скрываю это от мамы, и когда она приходит с работы и заботливо спрашивает, как
я себя чувствую, я как ни в чем не бывало вру, что все прекрасно, с каждым днем
все лучше и лучше. На самом деле я чувствую себя все хуже и хуже, но боюсь
сказать об этом, потому что не хочу снова попасть в больницу.
Однажды моя ложь все-таки открывается: мама приходит с
работы в неурочное время, как раз в тот момент, когда я стою, склонившись над
унитазом и содрогаясь в мучительных спазмах рвоты. Мама собирается вызвать
«Скорую», но я рыдаю, умоляя ее не делать этого, бьюсь в истерике и теряю
сознание, зайдясь собственным криком. Мама меня жалеет. Поэтому она просто
берет отпуск за свой счет и начинает меня выхаживать дома. Под ее надзором я
веду себя как полагается и действительно через какое-то время иду на поправку.
С тех пор прошло много времени, и теперь только осень и
весна напоминают мне о том, что когда-то у меня было тяжелое сотрясение мозга.
В ноябре и апреле я плохо себя чувствую: у меня сильно болит голова и почти
всегда плохое настроение. Я легко раздражаюсь и начинаю злиться по всякому
поводу, а потом долго плачу и жалею себя. Но это проходит.
* * *
Сотрудник отдела по борьбе с тяжкими насильственными
преступлениями Николай Селуянов женщин не любил. И точно так же он не любил
алиби, подтверждаемые женщинами, особенно если эти женщины были женами или
подругами подозреваемых. Он считал всех женщин лживыми предательницами, и
разубедить его в обратном давно уже никто не брался, с тех самых пор, когда
жена Николая бросила его, забрала двоих детей и укатила с новым мужем в Воронеж.
Развод он переживал долго и тяжело, а разлука с детьми оказалась для него и
вовсе непереносимой. Обвиняя жену в собственных страданиях, он весь свой гнев и
негодование переносил на тех женщин, с которыми его сталкивала работа.
Поэтому, когда Марат Латышев сослался на Ольгу Емельянцеву в
подтверждение того, что в день, когда были совершены два убийства, он
безотлучно находился дома, Селуянов ему не поверил. Он ни минуты не сомневался,
что подружка молодого бизнесмена подтвердит все, что угодно, а Латышев казался
Николаю фигурой весьма и весьма подозрительной.
У него были свои способы проверки и опровержения алиби,
которым он не доверял. Способы эти далеко не всегда одобрялись его начальником
полковником Гордеевым, но Николай упрямо делал по-своему, с легкостью перенося
систематические выволочки и нагоняи руководства. Он относился к той категории
людей, для которых важен только результат, а переживаемые в процессе его
достижения отрицательные эмоции значения не имеют.
Для осуществления задуманного ему нужен был хороший
фотограф, и он, долго не раздумывая, позвонил Антону Шевцову.
– Я покажу тебе девушку, а ты должен сделать несколько
ее фотографий на улице. Потом я дам тебе другие фотографии, и ты мне сделаешь
фотомонтаж. Сумеешь?
– Без проблем, – весело отозвался Шевцов, который
к пятнице уже чувствовал себя совсем хорошо и снова носился сломя голову по
редакционным заданиям.
Он без труда отыскал сотрудницу фирмы «Голубой Дунай» Ольгу
Емельянцеву и «проводил» ее до дома, сделав около десяти снимков: на улице, на
остановке троллейбуса, в магазине, на аллее, возле подъезда. Девушка была
хорошенькой, но не очень фотогеничной, Шевцов наметанным глазом сразу это
определил и постарался выбирать такой ракурс, при котором Ольга получалась бы
на фотографиях как можно привлекательнее. Один снимок показался ему наиболее
удачным: Ольга покупала бананы у уличного торговца, и Антону удалось поймать
момент, когда она, протянув руку, брала сдачу. Вероятно, ей показалось, что
продавец имеет гнусное намерение ее обмануть, и она пыталась в уме быстренько
подсчитать, действительно ли тот вес бананов, который он ей назвал, «тянет»
ровно на десять тысяч рублей. Во всяком случае, лицо у нее было в тот момент
напряженным и даже как будто испуганным.
С Селуяновым они встретились в тот же вечер и вместе
отправились домой к Николаю, который в маленькой кладовке, примыкающей к кухне,
оборудовал крошечную фотолабораторию, продолбив стену и проведя туда воду.
– Ого! – не сдержал удивления Антон, оглядывая
нехитрое, но содержащееся в идеальном порядке оборудование Селуянова.
