– Потому что, родная, твои родители – люди европейской
культуры, а не российской, как твои вшивые знакомые. А в европейском понимании
дочь, которая выходит замуж, уходит вместе с мужем строить собственную семью и
собственный дом. Там женатые дети никогда не живут вместе с родителями и тем
более никогда не рассчитывают на их помощь. Это не принято. Это неприлично. До
тех пор, пока ты не замужем и живешь с родителями, они тебя кормят, одевают и
отправляют отдыхать. Между прочим, если тебе интересно, скажу, что наш с тобой
роскошный отдых на Балатоне оплатил полностью я сам, из собственного кармана.
Потому что если я тебя люблю и хочу ехать с тобой на дорогой курорт, то все
расходы – это моя проблема, а не твоих родителей. А уж когда ты станешь чьей-то
женой – ну, тогда извини. Все только за счет мужа.
– Ты нарочно так говоришь, – упрямо возразила
Эля. – Я не верю, что папа не будет давать мне денег. Он обязательно будет
помогать. Поэтому перестань, пожалуйста, нас пугать.
– Да я не пугаю, что ты, милая, – расхохотался
Латышев, – я просто объясняю тебе то, чего ты не знаешь. Может быть, тебе
нравится жить в нищете? Так ради бога, живи и радуйся. То, что твой приятель
привык так жить, я уже понял. А ты-то, ты-то? Ты за последние пять лет хоть раз
покупала продукты в обыкновенном гастрономе? Ты, например, любишь крабовые
палочки, да не наши, отечественные, за три с половиной тысячи, а импортные,
двенадцать тысяч за упаковку. Ты покупаешь две коробочки и садишься смотреть
телевизор. Через полчаса обе коробочки пусты, я это видел сто раз. Двадцать
четыре тысячи ты съела за полчаса, и не вместо обеда или ужина, а просто так,
как чашку чая выпила. Для бюджета твоих родителей и для моего это слезы, и
говорить не о чем. А для твоего приятеля и его мамы-пенсионерки? На весь их
месячный доход ты можешь десять раз посмотреть телевизор. Тебя устроит такая
жизнь?
– Послушайте, Марат, – заговорил Турбин, – вы
уж позвольте нам самим разобраться с нашей жизнью. В конце концов, крабовые
палочки можно и не есть, но это мы будем решать вдвоем с Элей, а не втроем с
вами.
– Конечно, палочки можно и не есть, – покладисто
согласился Латышев, – можно носить обноски, можно ездить на метро, а
отдыхать у родственников в деревне, где деревянный сортир на грядках и нет
горячей воды. Все можно. Вопрос только в том, нужно ли. Ради чего, ради какой
сверхценности Эля должна менять свои привычки и свой образ жизни, к которому
она приучена с самого детства? Эленька, детка, скажи мне, старому и глупому,
что это за ценность такая? Во имя чего ты собираешься приносить жертвы?
– Мы любим друг друга, – сказал Турбин, поняв, что
Эля совсем растеряна и ничего толкового сказать не может, чтобы оборвать
наконец издевательства Латышева. – И ради этого можно пойти на любые
жертвы.
– Согласен, – снова кивнул Марат. – В таком
случае я хочу, чтобы Эля мне объяснила: чем то чувство, которое она испытывает
к вам, отличается от того, которое она испытывала ко мне, причем совсем
недавно, буквально за неделю до того, как познакомилась с вами. Объясни мне,
Эленька, будь так добра: что такого ты чувствуешь по отношению к нему, чего не
чувствовала ко мне. А, детка?
– Прекратите, наконец, издеваться над ней, – зло
произнес Турбин, – вы же видите, она не может вам ответить, и вообще на
этот вопрос никто ответить не может. Есть любовь и есть все остальное, и если
найдется человек, который сможет сформулировать это различие и дать
универсальное определение любви, ему дадут Нобелевскую премию.
– О, в вас заговорил философ, – обрадовался
Латышев, – что ж, давайте займемся философией, раз уж с экономикой у нас не
получается и считать деньги вы не хотите, особенно чужие. Эля нам с вами
ответить не может, тогда ответьте вы. Что в вас есть такого, ради чего она
должна пойти на жертвы? Обеспечить ей нормальную жизнь вы не можете, вы
приведете ее в квартиру к старенькой маме. Может быть, вы понимаете ее лучше,
чем остальные? Может быть, она – сложная страдающая натура, которая много лет
не находит понимания у окружающих, и вдруг появились вы, с которым ей легко?
Нет? Может быть, вы гениальный ученый, открывший новое направление в философии,
и она ценит и любит вас именно за это? Восхищается вами и вашей ролью в науке?
Простите меня, Валерий, но наша с вами девочка за всю жизнь прочитала полторы
книжки и вряд ли сможет оценить должным образом ваш вклад в науку.
– Вы пытаетесь вычленить составные элементы из
интегрального понятия, – снисходительно улыбнулся Турбин. – Как
философ могу вам сказать, что это занятие бесперспективное.
– Прелестно. Значит, остается одно. И это меня радует.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Турбин.
– То же, что и вы. От вас бабы млеют. И вам как
философу, – он насмешливо улыбнулся при этих словах, – должно быть
стыдно и противно, что девушка любит в вас только самца с твердым большим
членом. Мы с вами только что выяснили, что ничего другого в вас она не видит.
Вы, вероятно, сложная и интересная личность, и наверняка найдется женщина, и не
одна, которая увидит в вас именно это и любить вас будет именно за это, а не за
то, что вы способны заставить ее испытать оргазм.
– Прекратите, Марат, вы переходите всякие границы!
– Отнюдь, я просто трезво оцениваю ситуацию. Да, я в
плане секса хуже вас, но вы, опять-таки как философ, не можете не понимать, что
секс создает восемьдесят процентов браков, но не удерживает и не скрепляет ни
одного. Ни одного, я это подчеркиваю. Потому что максимум через год происходит
насыщение, и если за этот год супруги не стали близкими друзьями, то никакие
многократные оргазмы и никакие феерических размеров пенисы брак не спасут. Вот
и задайте себе вопрос: что будет с вами через год? Год вы благополучно
протрахаетесь, и если вы не будете выпускать Элю из постели, она, может быть, и
не заметит, в каком убогом жилище обитает и какой гадостью вы ее кормите. А
потом?
– А потом она привыкнет жить так, как всегда жил
я, – спокойно ответил Турбин.
– Вы ошибаетесь, – возразил Латышев. – Все не
так однозначно. Чтобы сохранить ваш брак, вам нужно за год сделать две вещи –
стать Эле близким другом и приучить ее к нищете. Если вы собираетесь весь год
посвятить плотским утехам, то эту задачу не решите, у вас на нее не хватит ни
сил, ни времени. Если же пренебречь сексом, то год она не продержится. Так что,
выражаясь вашими же словами, дело бесперспективное.
– Я не понимаю, чего вы добиваетесь, Марат. Вы явились
сюда, как к себе домой, стали оскорблять Элю, втянули меня в какую-то
бессмысленную дискуссию о любви и браке. Зачем? Вы хотите, чтобы Эля бросила
меня и вышла замуж за вас?
– Конечно. Я этого хочу и совершенно этого не скрываю.
А добиваюсь я только одного: чтобы Эля увидела перед собой одновременно двух
любящих ее мужчин и посмотрела на них обоих трезвыми, незамутненными глазами. И
пусть она, глядя на них, сделает свой выбор, пусть решит, кого ей предпочесть.
Того, от которого она не может получить ничего, кроме интенсивного и, вероятно,
затейливого секса. Или того, который может дать ей благополучие, тот уровень
жизни, к которому она привыкла, поездки, наряды, рестораны, который может
обеспечить ее привычное безделье, потому что не заставит ее идти работать, а
для домашних дел наймет домработницу, который будет дарить ей драгоценности и
украшения. Единственный недостаток этого второго кандидата – он не так силен в
постели. Но уже через несколько месяцев Эля поймет, что это не только не самое
главное, это вообще не имеет никакого значения.
