– Вот-вот, слово в слово, – подхватил Селуянов, –
он так и сказал. Кстати, никаких связей Латышева с работниками загсов я не
обнаружил. Так что если мы с тобой собираемся его разрабатывать как основного
подозреваемого, то надо будет в первую очередь заняться именно этим. А у тебя
какие новости?
– А у меня Вероника Матвеевна, – тяжело вздохнул
Коротков. – Непонятная особа. Вот послушай, я тебе расскажу, что сумел
узнать. Родилась в 1925 году в семье крупного архитектора. Росла в достатке,
холе и неге. Поступила в медицинский институт, стала врачом-отоларингологом.
Замужем не была. Отец ее умер в 1956 году, мать – в 1963-м. Осталась одна в
огромной роскошной квартире, набитой книгами, картинами и антиквариатом. В 1968
году рожает сына Валерика, при этом никто не знает, от кого. У нее были две
близкие подруги, которые, наверное, знали, кто отец мальчика, но они уже
умерли, одна – в прошлом году, другая – четыре года назад, так что спросить мне
не у кого. А просто бывшие соседки и бывшие коллеги по работе, разумеется, не
знают. Спрашивать не принято, если сама не рассказывает. Так вот, жила себе
Вероника Матвеевна в своей антикварной квартире до 1985 года, растила Валерика,
а потом вдруг как шлея ей под хвост попала. Стала переезжать с квартиры на
квартиру, причем каждая следующая – меньше и хуже предыдущей.
– Обмен с доплатой? – предположил Селуянов.
– Очень похоже, – кивнул Юра. – Встает
законным образом вопрос: на что нужны деньги? Если учесть, что первый переезд
состоялся, когда Валерию было семнадцать лет, можно предположить, что деньги
были нужны на большую взятку. Чтобы уберечь мальчика от армии или устроить его
в институт, что, впрочем, одно и то же.
– Погоди, но ведь ей-то в это время уже было
шестьдесят? Верно? Тогда ни о какой армии и речь не шла, он был единственным
сыном престарелой матери и подлежал освобождению от службы.
– Ах, черт, я и забыл совсем про этот закон, –
досадливо поморщился Коротков. – Значит, все мои рассуждения отбрасываем в
сторону и начинаем сначала. Зачем ей в 1985 году вдруг срочно понадобились
деньги? И такие большие.
– Или она хотела от кого-то скрыться, сменить место
жительства. Ты не помнишь, куда она в первый раз переехала?
– У меня в куртке, в нагрудном кармане, блокнот,
притащи, будь добр. Там записано.
Николай принес куртку и на глазах у Короткова вытащил
справку, которую сам же оставлял ему два дня назад на столе в кабинете.
– Странно, – он пожал плечами, – жила
шестьдесят лет в одном и том же доме и вдруг переезжает буквально на соседнюю
улицу.
– Точно?
Коротков опустил нож, которым помешивал на сковороде
жарящийся лук, и уставился на друга.
– Ты уверен, что ее новый адрес – это соседняя
улица? – переспросил он.
– Да точно, точно. Три минуты средним шагом. Не веришь
– поехали, покажу.
Коротков верил. Коля Селуянов знал Москву как собственную
квартиру, поэтому на его слова можно было полагаться полностью.
– Значит, она не скрывалась, – задумчиво
пробормотал Юра, слизывая с ножа приставшие к лезвию золотистые кусочки
лука. – Значит, Коляныч, это все-таки деньги. Но не на освобождение от
армии и не на институт. Тогда на что же? Валерик совершил преступление, и нужно
было откупиться от потерпевших или дать взятку следователю?
Несколько минут они молчали, потому что Коротков приступил к
тонкой и требующей сосредоточенности процедуре – приготовлению маринада.
Поскольку мерных стаканчиков в хозяйстве у Селуянова не водилось, отмеривать
все ингредиенты приходилось на глазок. Тут уж никакие посторонние разговоры не
допускались.
Соорудив маринад, Юра положил в него аккуратно нарезанное и
предварительно отбитое мясо и засек время.
– Отбивные по-таджикски должны мариноваться ровно сорок
пять минут, – объявил он. – Это будет наше второе горячее блюдо. А
первое будет готово через десять минут.
– А что на первое? – ерзая от нетерпения, спросил
Коля.
– Рагу из десяти разных овощей. Не бойся, тебе
понравится, это вкусно. Так вот, вернемся к моей старушонке. Оставим пока
открытым вопрос о деньгах и поглядим, чем она занимается сегодня. А сегодня,
друг мой сердечный Селуянов, она, во-первых, не хочет, чтобы ее сын женился на
Элене Бартош, причем не хочет без всяких разумных объяснений, а во-вторых,
зачем-то ездит к черту на кулички, аж в Люберцы, и вступает в непонятные мне
контакты с дважды судимым алкоголиком Павлом Смитиенко.
– С кем, с кем?! – вдруг переспросил Селуянов, от
неожиданности стряхивая пепел с сигареты не в пепельницу, а в стакан с
минеральной водой. – С Пашей Смитиенко?
– Ну да. А ты его знаешь?
– Да ты что, Юрок, забыл? Ты сам его знаешь. Не может
быть, чтобы ты не помнил. Восьмидесятый год, нас же всех свидетелями вызывали,
потому что мы все его знали. Ну, вспомнил?
– Ох ты, елки-палки!
Коротков тяжело опустился на стул, отирая руки о фартук.
– Так это тот самый?
– Ну да. Смитиенко.
– Как же я фамилию-то забыл. Ну надо же! Точно, теперь вспоминаю,
Павел Смитиенко. Господи, гадость-то какая! – Он брезгливо
поморщился. – Как вспомню – так тошнота подкатывает. И что общего может
быть у такого омерзительного типа с пенсионеркой, бывшим врачом, дочерью
крупного архитектора?
– Заказ? – высказал догадку Николай. – Она
заказала ему сорвать свадьбу сына?
– Возможно. Только зачем? Почему ей до такой степени не
хочется, чтобы он женился на Элене? Впрочем, если Смитиенко действительно
алкаш, то вытянуть из него правду – дело двух минут. Завтра с утречка и поеду,
буду поить его дармовой водкой.
– Я с тобой, – решительно отозвался Селуянов.
– Это зачем? – удивился Юра. – Я и один
справлюсь, труд невелик.
– Так любопытство ж разбирает, – улыбнулся
Николай. – Да и на Пашку посмотреть хочется, столько лет его не видел.
– Ладно, – согласился Коротков, – поехали
вместе.
Они поужинали, выпив вдвоем бутылку водки, из которой на
долю Короткова пришлось чуть меньше трети. Потом еще долго сидели на кухне,
словно за рабочую неделю не успели наговориться. Коля тосковал о детях и с
ненавистью вспоминал о жене-предательнице. Юра сетовал на то, что не может
бросить свою Ляльку, оставив ее одну с сыном и парализованной матерью. И
конечно же, обсуждали странное запутанное дело о двух убийствах невест и двух
одинаковых записках, полученных накануне убийств совсем другими невестами. И
оба они вместе периодически вздыхали:
– Жаль, что Аська в отпуске! Она бы разобралась…
* * *
Воскресенье, которое для Насти Каменской обещало быть днем
неспешным и ленивым, неожиданно обернулось сплошной напряженкой. Сначала
позвонила ее мать, Надежда Ростиславовна. Настя с Алексеем должны были сегодня
идти на воскресный обед к ней и Настиному отчиму, но планы, как выяснилось,
переменились. Леонид Петрович был срочно вызван на работу, в юридический
институт, где преподавал криминалистику. Скоропостижно скончался один из
руководителей института, и нужно было организовывать похороны и поминки, а по
случаю воскресенья почти никого найти не удалось.
