– Почему мама его так не любит? Что он ей сделал
плохого?
– Эленька, милая, а почему она должна его любить, скажи
на милость? Это ты должна любить своего Валеру, вот ты его и любишь. И не
требуй от мамы, чтобы ее вкусы совпадали с твоими.
Катя гладила плачущую девушку по голове и с грустью думала о
том, что ее доводы, пожалуй, сложноваты для славной, доброй, но ограниченной
Элены. С неутихающей болью она снова и снова задавала себе вопрос: что нашел в
этой глуповатой девчушке блестящий будущий ученый Валерий Турбин? Он был
аспирантом кафедры философии, и Катя познакомилась с ним, когда он пришел в их
группу на целый семестр вести семинарские занятия. Турбин сразу выделил
способную незаурядную студентку из общей массы третьекурсников, с ней одной он
мог разговаривать на том языке, на котором привык общаться с профессорами и
доцентами. Взаимный интерес вскоре подкрепился взаимной симпатией, плавно
перешедшей во влечение, и кто знает, как бы все обернулось, если бы бездельница
Эля не решила потащиться вместе с подругой в институт, чтобы оказать ей
моральную поддержку, пока та будет сдавать экзамен по социальной психологии.
Катя в аудитории сражалась с вопросами билета в обществе преподавателя, а Элена
в коридоре, прислонившись к подоконнику, переживала за нее в обществе молодого
аспиранта, который случайно проходил мимо. Вышедшей после экзамена Кате хватило
одного взгляда, чтобы понять, что произошло. Но Эля и Турбин списали ее
внезапную бледность на перенапряжение и волнение, вызванные экзаменом.
Катя смирилась сразу, по характеру она не была бойцом и не
стала поэтому воевать с Элей за место возле Турбина. Рана до сих пор не зажила,
но ведь Катя не случайно выбрала для себя институт, где изучала философию,
социологию и психологию. Она занималась тем, в чем хорошо разбиралась, что было
ей близко, понятно и интересно. И ей удалось развести в своей душе в разные
стороны любовь к Валерию Турбину и свою дружбу с соседкой и одноклассницей Элей
Бартош. В глубине души она даже немного жалела подругу: ни друзей, ни дела, которое
бы ее занимало, ни интересов. При такой жизни романтическая история
действительно становится центром существования, помыслов, чувств, и все, что ей
угрожает, воспринимается как катастрофа или, по крайней мере, как трагедия. «В
моей жизни, – думала Катя, – бог даст, еще будут другие интересные и
умные мужчины, а Элька где их найдет? Она же нигде не бывает, ни с кем не
общается, ездит по заграницам, но в этих тургруппах в основном женщины
собираются, а если мужчины и попадаются, то обязательно или с женой, или с
ребенком. Одинокие богачи в турпоездки не ездят. Знакомиться на улице Эля тоже
не может, ей с детства строго-настрого внушили, что делать этого нельзя.
Конечно, Элька плевать хотела на родительские запреты, но она ведь и сама
прекрасно понимает: при том положении, которое занимает ее отец, никто в семье
не имеет права рисковать, заводя случайные знакомства. Эдак собственного убийцу
или грабителя в дом приведешь…»
Эля наконец успокоилась, и девушки прощебетали почти до
одиннадцати часов. Возвращаясь домой, Эля вытащила из почтового ящика газеты и
маленький белый конверт. Конверт был не подписан, и она несколько секунд
задумчиво крутила его в руках, размышляя, надо ли его вскрыть самой или отдать
родителям. Любопытство победило, она надорвала край и вытащила сложенный в
четыре раза листочек бумаги. На нем крупными печатными буквами было написано:
«Не делай этого. Пожалеешь».
Глава 2
Настя только-только успела встать под душ, как в квартире
раздался звонок. Леша открыл дверь, и на него вихрем налетела Даша с сияющими
глазами. Она была на восьмом месяце беременности, поэтому вместо свадебного
платья на ней был надет легкий шелковый костюм кремового цвета, состоящий из
свободных широких брюк и длинной блузки на кокетке с мягкими красиво спадающими
складками. Беременность не испортила ее лица, обрамленного густыми
медово-пшеничными волосами; огромные синие глаза смотрели ласково и приветливо,
и в умело сшитом костюме она выглядела скорее не как будущая мать, а как
очаровательная толстушка.
– Так я и знала, вы еще дрыхнете! Ну ладно, Анастасия
известная соня и лентяйка, но ты-то!
– А что я? – удивился Чистяков. – Нам же к
десяти в загс, а сейчас еще только восемь.
– А одеваться? А краситься? А цветы покупать? Через час
за нами заедет Александр, а у вас с Настей еще конь не валялся.
– Да ладно тебе, – успокаивал Леша будущую
родственницу, – успеем. Не волнуйся, тебе вредно.
– Где невеста? – строго спросила Даша.
– Под душем стоит, просыпается.
– Костюм приготовила?
– Я не знаю, – растерялся Чистяков. – Я не спрашивал.
– Так я и знала! Небось даже не удосужилась проверить,
все ли пуговицы на месте и не нужно ли его гладить. Иди займись завтраком, а я
посмотрю костюм.
Чистяков покорно поплелся на кухню варить кофе, а из комнаты
до него то и дело доносились вздохи и причитания Даши.
– Господи, да куда же она засунула ту блузку, которую я
ей велела надеть? Она же была где-то здесь… Конечно, юбку надо гладить… Нет,
это не невеста, это недоразумение какое-то… Хоть утюг-то есть в этом доме?
Вышедшая из ванной Настя так и застыла, будто окаменела,
увидев результаты бурной Дашиной деятельности. Вся одежда из ее шкафа была
разбросана на диване и креслах, а посреди комнаты на коленях стояла Даша и,
разложив на полу тонкое байковое одеяло, гладила Настину черную юбку.
– Чего ты стоишь, как изваяние? – спросила Даша,
не оборачиваясь. – Иди быстро пей кофе и начинай заниматься лицом.
– Может, не надо? – осторожно сказала Настя,
которая терпеть не могла краситься, хотя и признавала, что с умело наложенным
макияжем становится куда привлекательнее.
– Еще чего! Как это «не надо»? Анастасия, не торгуйся,
мы с тобой уже давно обо всем договорились. Я согласилась, что ты не будешь
покупать к свадьбе специальное платье, наденешь то, что есть, но уж лицо будь
любезна привести в порядок.
Она повернула голову и увидела сестру своего жениха, стоящую
босиком и закутанную в длинное махровое полотенце.
– Ну Настя же! – нетерпеливо воскликнула Даша, с
остервенением водя утюгом по юбке. – Не выводи меня из себя, шевелись. Мы
же опоздаем!
Когда ровно в девять в дверь позвонил Александр Каменский,
Настя уже выпила две чашки кофе и в выглаженном костюме стояла перед зеркалом в
ванной, нанося на лицо макияж.
– Ася! – крикнул брат из прихожей. – Тебе
письмо.
– Какое?
– Не знаю. В дверях торчал конверт. Без надписи.
Настя положила кисточку и вышла навстречу брату. Они
расцеловались, оглядывая друг друга насмешливо, но придирчиво.
– Ну как? – спросила Настя. – Гожусь?
– Вполне. А я?
Высокий, худой, некрасивый, Саша сегодня выглядел суперменом
из голливудского фильма. То ли костюм его был сшит у по-настоящему хорошего
портного, то ли выражение лица изменилось, но весь его облик, казалось, кричал:
«Я удачлив, и я могу все. У меня получается все, как я хочу, и никто не может
мне помешать».
