– И что я скажу?
– Скажешь как есть. Скажешь, что, если он не вернется в
самое ближайшее время, я тебя убью.
– Господи, но за что? Меня-то за что? Что я вам
сделала? – Лариса расплакалась. Ей было холодно, все тело болело. Ну
почему это должно было случиться именно с ней?!
– Будешь реветь – буду бить, – равнодушно сообщил
ей мучитель, по-прежнему уткнувшись в телевизор.
Она разрыдалась, громко, отчаянно. Он молча встал, подошел к
ней, ловким движением сунул ей в рот скомканную тряпку и быстро наложил сверху
широкую ленту лейкопластыря. Потом отстранился, будто любуясь своей работой, и
вдруг изо всей силы пнул Ларису ногой сначала по ягодице, потом по спине.
Немного подумал, ударил еще два раза, на этот раз по груди.
– Ну как, достаточно? – заботливо спросил
он. – Ты дашь мне наконец матч досмотреть?
Она лежала неподвижно, запрокинув голову. Слезы стекали из
глаз по вискам и затекали в уши. От боли она почти ничего не видела, в глазах
потемнело.
Ей нужно придумать, как найти Сережу. Иначе этот сумасшедший
маньяк ее убьет. Она судорожно перебирала в голове его знакомых, пытаясь
вспомнить их имена и телефоны. Она должна придумать. Она должна его найти.
Глава 12
– Мы, конечно, можем госпитализировать вашу мать, если
вы настаиваете, но ей придется лежать в коридоре, и ухаживать за ней будет
некому.
Врач вытерла руки, которые тщательно вымыла после осмотра
Вероники Матвеевны. Госпитализировать семидесятилетнюю больную с инсультом? Да
главврач ее уволит без выходного пособия. Больница и так переполнена,
оборудование ветхое, врачей не хватает, палаты забиты вдвое против допустимой
санитарной нормы. Никто не позволит класть парализованного человека, который не
выздоровеет, а прожить может еще очень долго.
– Что же мне теперь делать? – растерянно спросил
Турбин, подавая ей плащ.
– Наймите сиделку, если сами не можете за ней
ухаживать, – равнодушно ответила врач.
– Но я даже не знаю, как ухаживать за
парализованными! – в отчаянии произнес он.
Ей стало его жалко. Такой красивый молодой парень – а на тебе,
вмиг оказался прикованным к парализованной матери. Но помочь ему она ничем не
могла.
– Знаете, на моем участке много таких больных. Хотите,
я дам вам их адреса и телефоны, свяжитесь с ними, они поделятся с вами опытом.
Сестра будет приходить каждый день делать уколы, а я зайду к вам через два дня.
Не забывайте измерять давление дважды в день. И не отчаивайтесь. Это только
сначала страшно, а потом все нормализуется. Вы привыкнете, научитесь обращаться
с ней, станет полегче. Честное слово, это я вам обещаю. Я за десять лет много
раз такое видела.
Он закрыл за ней дверь и вернулся в комнату. Мать лежала с
открытыми глазами, совершенно неподвижная, какая-то восковая. Он сел в кресло
возле окна и словно окаменел.
Когда он примчался домой после встречи с Маратом в
Серебряном бору, мать готовила обед.
– Мама, оторвись, пожалуйста, на пару минут. Мне нужно
кое о чем тебя спросить.
Он действительно был уверен, что это вопрос двух минут. Он
спросит, она ответит, может быть, покажет какие-нибудь документы, о которых ему
и в голову никогда не приходило спрашивать. В его свидетельстве о рождении в
графе «отец» было записано: «Николаев Виктор Федорович», и мама как-то
объяснила ему, что фамилия Турбин – известная, и ей хотелось, чтобы сын носил
ту же фамилию, что и его прадед-дворянин и дед-архитектор. Такое объяснение
никогда не вызывало у Валерия ни вопросов, ни недоумения. Действительно, Турбин
лучше, чем какой-то там Николаев, которых пруд пруди, в каждом классе по два человека.
– Спрашивай, сынок, – улыбнулась Вероника
Матвеевна, вытирая испачканные в муке руки о фартук и присаживаясь на
табуретку.
– Скажи мне еще раз, кто был мой отец.
Вероника Матвеевна посерела, и это не укрылось от ее сына.
– Почему вдруг сейчас такой вопрос? Что-нибудь
случилось?
– Случилось.
Он помолчал, собираясь с духом.
– Мне сегодня сказали, что мой отец – санитар из морга,
которого посадили за то, что он глумился над трупами. Скажи мне, что это
неправда, и я больше никогда не вернусь к этому вопросу.
Лицо Турбиной стало землистого цвета.
– Кто тебе сказал? Кто посмел?..
– Неважно, мама. Важно только одно, правда это или нет.
– Он тебя нашел? Говорил с тобой?
– Кто? Кто должен был меня найти и говорить со мной?
Ответь же наконец.
– Твой отец. Эта мразь. Это он тебе сказал?
– Значит, это правда, – глухо сказал Валерий,
прислоняясь к стене и закрывая глаза.
И тогда мать рассказала ему все. Про то, как обнаружила
гниющее тело умершего соседа, как молоденький санитар из морга Павел поил ее
водкой, чтобы она нашла в себе силы помочь ему, потому что никто больше не
хотел этого делать. Про то, как он вернулся, как они снова пили вдвоем, как он
остался у нее на ночь и как она выгоняла его утром. И даже когда обнаружила,
что он украл у нее старинное и очень дорогое кольцо, она не кинулась его
искать, не стала заявлять на него в милицию, хотя прекрасно знала, где его
можно найти. Ей было стыдно. Ей было отвратительно. Она ненавидела сама себя.
А спустя два месяца она обнаружила у себя признаки
беременности. Спохватилась не сразу, грешила на начинающийся ранний климакс. У
нее, нерожавшей и никогда до той поры не знавшей мужчину, месячные и без того
были нерегулярными. Только постоянная головная боль и сонливость заставили ее
обратиться к врачу. Тот подтвердил беременность, назвал срок – семь-восемь
недель. Она и без него знала, какой срок, точка отсчета была только одна.
И в этот момент ее вызвали в ректорат и торжественно
сообщили, что ее как члена партии, активно участвующего в общественной жизни
института, рекомендуют для поездки в Чехословакию на два месяца по обмену
опытом. Шел 1967 год, поездки за границу доставались только самым удачливым и
пробивным. И Вероника Матвеевна дрогнула. Она не смогла отказаться. Ехать надо
было уже через две недели. Она кинулась искать врача-гинеколога, свою старую
знакомую, которой доверяла безоговорочно, в надежде сделать аборт в течение
этих двух недель. Ей не повезло, знакомая оказалась в отпуске. Она бросилась в
женскую консультацию по месту жительства, попросила направление. Ее заставили
сдать анализы и направление выписали только после этого. Схватив направление,
она помчалась в больницу и там узнала, что на аборты очередь и ее могут
положить только через двенадцать дней. А до отъезда осталось всего семь. Она
просила, умоляла, плакала, говорила, что уезжает за границу на два месяца и ей
непременно нужно успеть… Заведующая отделением презрительно швырнула ей
направление назад и фыркнула, что, мол, по заграницам разъезжать время есть, а
в очереди постоять вместе с теми, кто не ездит, так вы очень занятая. Конечно,
Вероника Матвеевна могла бы обратиться к коллегам по институту с просьбой
составить протекцию в какой-нибудь больнице, пусть в самой захудалой, но… Сорок
два года. Одинокая. Член партии с безупречной репутацией. Ей было стыдно.
