– Ну вот видишь…
Сверху, над самой головой Антона заработала электродрель, и
голос Каменской снова потонул в визжащем шуме.
– Что ты сказала? Я не расслышал.
– Я говорю, если бы ты вышел на кухню, ты бы увидел то,
что увидела я. Ужин на двоих. Я поняла, что Светлана Петровна ждала кого-то в
гости. Судя по количеству продуктов, гость должен был быть один. А судя по их
набору – мужчина. Стандартный набор закусок под легкое спиртное, никаких тортов
и пирожных, которые покупают, когда ждут в гости приятельницу. И еще одно…
– Что еще?
Дрель снова завизжала, Антону показалось, что сверло
впивается ему прямо в затылок и пронзает голову насквозь. Сердце болело все
сильнее, ему становилось трудно сосредоточиться на разговоре, внимание
рассеивалось.
– Подожди минуту, я закрою окно. Кому-то сверху
приспичило заняться ремонтом, такой шум, я тебя совсем не слышу.
– Конечно, я подожду, – ответила ему Настя.
* * *
Оперативник, наблюдающий за окнами Шевцова из соседнего
дома, поднес рацию к губам.
– Порядок. Он закрыл окно.
Человек, руководящий задержанием, дал команду:
– Можно. Давайте, мальчики.
* * *
Антон закрыл обе рамы, ему показалось, что в комнате стало
заметно тише. Он поглядел на истекающую кровью Ларису. Надо бы еще раз сходить
в ванную с поролоном, он уже весь пропитался кровью, но его одолела невероятная
слабость. Он двигался с трудом. Сердце колотилось где-то в горле, казалось, еще
минута – и оно выскочит наружу. Нет, пожалуй, он не сможет. Теперь уже все
равно. Он еще поговорит немного с Каменской и уйдет.
Он достал из сумки пистолет, дрожащими от слабости пальцами
проверил магазин. Чтобы дослать патрон в патронник, ему потребовалось
чудовищное усилие, он обливался потом, но сделал это. Взвел курок и снова
прилег на диван. В одной руке телефонная трубка, в другой – готовый к выстрелу
пистолет.
– Да. Так что ты говорила?
– Светлана Петровна выглядела как женщина, которая
решила уйти из жизни добровольно и при этом хотела выглядеть как можно лучше.
Понимаешь, ей было не безразлично, какой ее увидят те, кто ее найдет. А
женщина, которой это не безразлично, никогда не будет стрелять себе в рот.
И снова заработала дрель. У Антона появилась красная пелена
перед глазами. Если бы у него были силы, он бы закричал.
* * *
Оконное стекло на кухне выдавилось легко и беззвучно.
Оперативники, спустившиеся по наружной стене из квартиры верхнего этажа, быстро
спрыгнули на пол. После того как Шевцов закрыл окно, можно было не бояться, что
он услышит, как они спускаются сверху и колдуют над стеклом.
Они остановились и прислушались. Из верхней квартиры
доносились звуки работающей дрели. В комнате, где находился вооруженный
преступник, было тихо. Ступая на цыпочках, они сделали несколько шагов, держа
наготове короткоствольные автоматы.
* * *
– Антон, ты плохо себя чувствуешь? Что с тобой, ответь
мне, Антон, – окликала его Настя.
Перед ее глазами появился листок со словами:
«Они уже там».
Антон не отвечал, она не слышала даже его дыхания. Только
отвратительный, рвущий нервы звук электродрели доносился из трубки.
Неужели он что-то услышал и отошел от телефона? Затаился
возле двери и ждет, когда можно будет выстрелить в ребят, проникших в квартиру.
Их двое, он один, но у него положение более выгодное…
– Антон! Антон, ответь мне. Что с тобой, Антон? –
продолжала звать Настя, мысленно представляя себе его комнату и дверь, ведущую
в прихожую. Ей казалось, она видит, как он стоит за этой дверью, а с
противоположной стороны приближаются оперативники, и весь вопрос только в том,
кому удастся выстрелить раньше и более метко.
– Антон! Антон!
– Алло! – ответил ей незнакомый голос. –
Каменская?
– Да.
– Капитан Стрыгин.
– Витя? Ну что там?
– Все.
– Что – все?
– Он умер.
– Господи! Ты уверен? Может, потерял сознание?
– Пульса нет, и зрачок на свет не реагирует. Даже если
клиническая, все равно не довезут.
– А Лариса?
– Кажется, еще жива. Кровищи здесь…
– Витя…
– Да?
– Как он… Он застрелился?
– Нет. Но готовился. Пистолет держит в руке. Сердце не
выдержало, наверное. Ты передай, пусть дадут команду, чтобы дрель выключили.
Тут с ума можно сойти, и у здорового нервы сдадут, не то что…
Настя медленно положила трубку на рычаг. Она сжимала ее в
руке почти два часа, странно, что пластмасса не приросла к ладони.
– Ну вот и все, – тихонько выдохнула она,
откидываясь на спинку стула, прислоняясь затылком к стене и закрывая
глаза. – Вот и все.
Стоящий напротив нее Гордеев взял стул и уселся на него
верхом.
– Я тебя знаю, Стасенька, поэтому предупреждаю заранее
– не вздумай казниться. Ты сделала все, что могла, и даже больше. Никто, кроме
тебя, не сумел бы держать его на телефоне столько времени. Он же все-таки не
застрелился, если бы не больное сердце, ребята взяли бы его. Ты умница,
деточка, ты все сделала так, как надо. Что ж поделать, не судьба.
– Не судьба, – эхом откликнулась Настя.
* * *
Она вернулась домой и сразу же залезла в постель. Леша
пытался о чем-то спросить ее, но разговаривать не было ни сил, ни желания.
– Завтра, Лешик, завтра, – бормотала она,
отворачиваясь к стене и сворачиваясь калачиком. – Мне нужно помолчать.
Назавтра она, едва проснувшись, первым делом позвонила на
работу и спросила про Ларису. К сожалению, девушку спасти не удалось, она
потеряла слишком много крови.
Вместо эпилога
В июле синоптики обещали сорокаградусную жару, и было
похоже, что прогноз оправдается. В квартире и без того было нечем дышать из-за
стойкого запаха болезни, поселяющегося там, где живут парализованные.
Прошло полтора месяца с тех пор, как резко изменилась жизнь
Валерия Турбина. Врач не обманула, он действительно начал привыкать к своему
новому существованию. Выносил судно и бегал по аптекам в поисках лекарств,
стирал испачканные простыни и готовил для матери каши и протертые супы, которые
было легко глотать. По ночам занимался диссертацией, потому что мать постоянно
стонала, и в гнетущей тишине ночи, когда все вокруг замирает, эти стоны были
особенно громкими и мешали ему спать. Зато засыпал он теперь во второй половине
дня, после четырех часов, когда звуки кипящей вокруг, и на улице, и в соседних
квартирах, жизни создавали тот привычный фон, на котором стоны парализованной
матери были почти не слышны.
