Другой подонок подлетел и сорвал с него награду, солдатский орден Славы, отличительный знак рядового труженика окопов. И он упал, как тогда. После той атаки, в которой получил первое свое ранение. Тогда он поднялся в бой и пошел в рукопашную с врагом. И его скосила шальная очередь. А потом его залатали в армейском госпитале. И он вернулся в строй, принимая «парад» нацистов, с которых сбили спесь под Сталинградом. В отглаженной гимнастерке со стрелками на рукавах, с сияющим орденом на груди, он конвоировал пленное воинство Паулюса. Но даже в те минуты ни в его глазах, ни в глазах людей, что стали очевидцами той показательной процессии, не проявилось того злорадства, не услышал он этого безудержного смеха, что сразил его в третий раз сильнее автоматной очереди.
Пыжу понравился орден, и он присвоил его себе, пихнув деда ногой и махнув рукой на продолжение экзекуции.
– Вперед! Пошли на ментов! – скомандовал он своей гоп-компании.
А дед в тюбетейке, оставшись лежать на тротуаре, провожал обидчиков холодным взглядом. Он кашлял. Так он плакал, потому что слез его они не увидят. Никто из них. И даже юная девушка, что отворачивала глаза и не вмешалась, за чье здоровье он так ревностно молился все эти годы…
Видимо, она осталась в стороне из страха. Понятное дело, она в этой компании случайно, ее ничто не может связывать с этими гадкими людьми. Ведь они предали своих дедов, глумятся над почтенным возрастом и пытаются растоптать святое. Его внучка не такая, она добрая…
Но почему она ушла вместе с ними, не остановилась, не подала ему руки? Не помогла встать… Или она разделяет эти поганые взгляды? Выходит, нацистов не удалось добить даже всем миром. Эту идеологию не вышло искоренить, выкорчевать раз и навсегда нескольким поколениям… Наоборот, они окрепли и могут теперь не прятаться. Даже чувствовать себя хозяевами жизни. Неужто коричневая чума добралась и до его семьи? И поразила в самое сердце, очерствив его, превратив в гнилой кусок мяса, лабиринт для червей. И не важно, что она не пнула его ногой, попытавшись остаться незамеченной, неузнанной. Она не осталась бы в стороне от унижения такого же, как он, беззащитного старика, не окажись он родственником.
Она ушла и не вернулась, значит, она с ними. Кого винить, как не себя… Он не научил ее состраданию – добродетели, присущей человеку, не привил ей правила посещать дом молитвы. Что стало с его внучкой, с его Викочкой…
Он дополз до палки. Вернее, до ее большей части. Встал, опираясь на сломанную трость, и пошел по-над стенкой, словно привидение. Он доковылял до метро «Проспект Мира». Здесь, в вагонах, кричали речевки, задевающие его Бога. И их Бога. Старик больше ничего не боялся, потому что хотел умереть. Но его не замечали. Почему-то не трогали. Только сняли тюбетейку и плюнули в нее, а потом вернули на голову.
Он вернулся домой. Дверь открыл сын. Дед ничего не сказал парню, не стал расстраивать. Затем он прошел на застекленную лоджию, которую считал своей комнатой, достал из тумбочки удостоверение к ордену Славы, датированное сорок третьим годом, и положил его во внутренний карман пиджака.
Грудь защемило. Он взял в руки Коран, аккуратно протер его рукавом и вернул на полку. Потом он погладил Библию, которая мирно уживалась рядом с исламским писанием столько лет, вспомнив почему-то лишь глубоко пессимистичные проповеди книги Эклезиаста. Он любил читать их в полном одиночестве, находя в них вовсе не уныние, а начало размышления с самим собой о месте человека в этом несовершенном мире. И он всю жизнь стремился к наполненной истиной духовной жизни, но лишь мудрец способен пренебречь мирскими заботами.
Много мудрости – много печали. Но печаль – спокойная гавань старца, уставшего от суеты. Суета ведь отвлекает от созерцания красоты, от света и радости. И у него все это было. Он вспомнил благостные минуты, как только нащупал на полке еще один томик. В нем были итальянские стихи Франческо Петрарки. Однажды тихим вечером он читал малютке Викочке строки, созвучные настроению уставшего библейского проповедника. Ей тогда только исполнилось тринадцать, но она смотрела так, словно все понимает:
Я за былую жажду тщетных благ
Казню себя, поняв в итоге,
Что радости мирские – краткий сон.
Дед налил себе сто граммов «наркомовских», положенных перед атакой, выпил залпом и… отошел в иной мир.
Глава 17. «Стрелка»
Бритоголовые не нашли у стен мечети достойного сопротивления. Муфтий призвал мусульман не поддаваться на провокации, главы северо-кавказских республик выступили с обращениями, остудившими горячие головы.
Менты ценой невероятных усилий и десятка раненых сумели выстоять и выдержать натиск, дождавшись подкрепления. Молодчиков не подпустили к культовому зданию, дабы не допустить погрома. В небе появились вертолеты с армейским спецназом. К трем часам ночи стало ясно, что инициатива органами правопорядка перехвачена. Отдельные стычки у метро и в городских анклавах даже не переросли в массовые драки. Структуры на сей раз сработали неожиданно оперативно. Машины «Скорой помощи» и реанимобили с широким спектром интенсивной терапии дежурили на проезжей части. Благо институт Склифософского находился в шаговой доступности от места основного побоища. Быть может, поэтому обошлось без летальных исходов. Избитых до полусмерти горожан и приезжих с проломленными черепами моментально доставляли в клинику и оперировали.
Премьер-министр впервые в истории страны встретился с лидерами фанатских организаций. Он говорил с ними не свысока, а как старший товарищ, и они вняли наставлениям держаться в стороне от разжигания национальной розни, которая чревата гражданской войной. На официальных сайтах основных фан-клубов появились заявления о том, что футбольные хулиганы вне политики и что за их счет пытаются решать свои задачи люди, далекие от переживаний за российский футбол и, главное, за Россию.
К четырем часам ночи похолодало. Толпа начала редеть. Последнюю попытку националистов и им сочувствующих прорвать оборону ОМОНа жестоко подавили. Омоновцы хватали самых ретивых и грузили их в переполненные «пазики». Задержанных ожидали бессонные ночи в «обезьянниках», административные аресты в виде пятнадцати суток заключения под стражу, голодного пайка и дискуссий с уголовниками, жившими по воровским понятиям, а не по расовым теориям. Такие могут пощадить правильного негра, если он пацан, а не сутенер, однако «опустят» белокурого скинхеда, замочившего по беспределу невинную таджичку – чью-то мать, сестру или жену…
Пыжа и его братию хитросплетения камерного расклада пока не волновали. Они нашли еще пару жертв, «отметелив» их в подворотнях, разбили стекла в «Макдоналдсе» и в торгово-офисном центре. «Карлики» орали «зиги» и требовали «стрелки»! Чтоб все было по-честному.
– Соберите всех, кого можете! – вызывали они кавказцев.
– Пусть Кадыров приезжает!
– Забиваем «стрелу» на Поклонке!
«На Поклонке!» – вторил хор осипших от крика и мороза глоток. И адрес предстоящей «стрелки», который в одно мгновение размножит и разошлет Интернет, превратился в боевой клич. «На Поклонке завтра!» – разнеслось по Москве. Там, где чествовали воинов интернациональной страны, поразившей гидру нацизма, на брусчатке, где у стелы Победы принимали присягу курсанты, новоиспеченные наци назначали «стрелку».
