* * *
Более других в «шереметьевской потасовке», о которой раструбили все СМИ, пострадал Владимир Ильич, 1973 года рождения, попавший в реанимацию центрального военно-клинического госпиталя имени Бурденко с тяжелым огнестрельным ранением в область живота.
Стрелял, скорее всего, кто-то из подельников рыжего. Валико этого уже не видел. В военный госпиталь он попал лишь потому, что в реанимационной машине скорой помощи кричал в бреду одну и ту же фразу: «Морская пехота не сдается!». Правда, отключился он после пяти кубиков обезболивающих, выронив напоследок нечто другое: «Черные береты, на берег!»…
Людям Гараева не составило труда найти моего раненого друга и пройти через контрольно-пропускной пункт военно-медицинского учреждения до зубов вооруженными. Это обошлось им всего в сто баксов. Военным и сторожам платят мало. А военным, подрабатывающим сторожами — еще меньше.
Валико в единственный раз в жизни был абсолютно беззащитным — он лежал под капельницей в неприглядной палате с протекающими стенами. Сердобольная медсестра приволокла в палату к пришедшему в сознание великану мобильный телефон и запылившийся в подсобке телевизор. Валико очень попросил ее об этом. Попросил сразу, как только очнулся — он считал меня звездой и не сомневался, что в «Новостях» обязательно покажут репортаж о его сбежавшем друге. А еще он помнил, что я должен ему позвонить, как только окажусь в безопасности, чтобы сообщить номер счета, куда следует переводить деньги.
Именно об этом мы договорились… Валико должен был переводить деньги не сразу. А постепенно, чтобы не привлечь внимания. С разных счетов. Многочисленными траншами. Оставив себе ровно полмиллиона. Такие деньги ему и не снились. Если б не моя неожиданная афера — он так и остался бы в телохранителях мясников. Хотя, под это дело он подписался бы и без гонорара. Ради дружбы. Но я настоял на хороших премиальных, убедив его, что это не совсем взаимовыручка. Это по-настоящему опасное предприятие, в котором мы выступали еще и как партнеры. Каждый в случае успеха должен получить долю куша, соответствующую доле риска. Я полагал, что в этой операции вознаграждение Валико было достойным и отражало мою искреннюю благодарность за его помощь. Но очень быстро выяснилось, что я недооценил помощь друга.
Валико привык выполнять свою часть договора до конца. Гипертрофированная педантичность не давала покоя. Гнетущая ответственность за выполнение порученного дела растревожила его сильнее беспокойства за собственную жизнь. Хотя за себя он уже не волновался, полагая, что идет на поправку. Он был уверен не только в том, что скоро оклемается, но и в том, что уже завтра постарается сбежать из больницы, чтоб разыскать свою многострадальную колымагу с миллионами в багажнике. Из аэропорта она могла попасть только на штраф-стоянку. А если ее угнали? Валико успокаивал себя мыслью, что самое плохое с ним уже произошло, когда он получил ранение в живот.
На тумбочке кроме пульта от древнего «панасоника» в треснувшей стеклянной вазочке лежала извлеченная меньше суток назад свинцовая пуля диаметром в девять миллиметров. Телефон валялся возле подушки.
Валико покрутил его в руке… Все-таки он был еще очень слаб. Это несвойственное бойцам состояние он победил мыслью о том, что пострадал за друга…
Когда я открывал дверь своего скромного убежища в колониальном стиле на омываемом Атлантикой скалистом берегу Гуанабо, дверь в палату Валико тоже открылась.
Больше всего он мечтал, чтобы здесь чудесным образом очутилась его безответная любовь, его нереализованная мужская мечта — актриса и певица Алика Смехова. Он давно успокоил себя мыслью, что ему ничего не светит. И он был особенно рад, когда узнал от меня о беременности Алики. В его глазах я прочитал странную благодарность за эту казалось бы рядовую новость. Эта информация для всезнающего обывателя, непосвященного в романтическую тайну великана, могла показаться логичной в смысле реализации инстинкта материнства любой женщины. Но Валико и здесь рассудил все по-своему. Ведь для него дочь легендарного мушкетера Атоса, с характера которого он пытался писать свою жизнь, была не просто женщиной, а практически полубогиней.
По сему реакция его была не совсем адекватной — она не может быть с ним не потому, что он ее не достоин. Просто он опоздал. На пути его возлюбленной еще до него появился такой же достойный человек, от которого ей захотелось родить…
Хорошо, что у нее все отлично. И отлично, что она не видит его в таком плачевном состоянии. Хотя больше всего на свете ему сейчас хотелось хоть одним глазком посмотреть на прекрасную фею из его несбыточных грез. Как тогда. В тот день, когда я помог ему подарить ей цветы.
Скрипящая дверь не могла распахнуться. Она распахнулась бы, если б к нему на крыльях любви влетела мечта. Дверь тяжело отворилась. К Валико явился не обретший утонченную телесную оболочку манящий мираж. К нему ворвались незваные гости. Реальность их появления вернула его на землю с ее прозой жизни, никак не стыкующейся с мерцающими голограммами полусонных идиллий.
Секунда, и над ним уже стояли его враги. Правда, один из них, тот, которого прикатил рыжий со сломанным шнобелем, нервно ерзал в инвалидной коляске. Однако именно этот калека показался Валико наиболее опасным. Будь он способен сейчас на противодействие превосходящим силам противника — постарался бы выключить первым делом этого инвалида ударом намозоленных костяшек пудового кулака. Прямо в лоб.
Вообще-то эти люди были моими врагами. Но Валико придерживался собственной градации. Недоброжелатели его друзей автоматически и непримиримо зачислялись им в разряд неприятелей, с которыми в лучшем случае он активно оппонировал.
— А ты живучий парень… — деланно восхитился Гараев, — Смотри-ка, из живота пулю вытащили, а он хоть бы хны. В сознании и доброй памяти. Мы, собственно, пришли напрячь твою память, чтоб ты быстренько вспомнил, куда запропастился твой дружок, и куда вы с ним припрятали мои денежки… Только не говори, что вы их успели потратить. Не горячись с ответом. Иначе у этой пули может родиться мысль перекочевать из разбитой вазочки обратно в твой живот. Пуля ведь — дура.
— Точно, дура. — дрожащим от недомогания голосом вымолвил Валико, — Иначе она предпочла бы моему голодному желудку твое сытое вымя.
Это было грубо. Но грубость была теперь единственным оружием моего друга. Правда, бывший морпех пытался незаметно для визитеров оценить обстановку вокруг. Он хотел отыскать хоть какой-нибудь предмет или подручное средство, которые можно было превратить в оружие и использовать для защиты. В зоне видимости и на расстоянии вытянутой руки не было ничего полезного. Он держал в правой руке мобильник, а левой мог дотянуться до телевизионного пульта или до пули. Он бы конечно запустил все эти предметы во врагов, но они, к сожалению, не обладали той волшебной кинетической силой, которая могла бы скосить негодяев разом. Во всяком случае, в теперешнем своем состоянии он не способен был придать данным предметам убойную скорость.
— О, твой бойцовский настрой — хороший симптом. Значит, у тебя все в порядке с памятью. Ты не спросил, кто мы. Следовательно, ты узнал своего спарринг-партнера, коему сломал нос в аэропорту. А возможно, ты знаешь и меня. Если нет, то я представлюсь. Я тот, чьи деньги тебе придется вернуть.
