– Я сматываюсь, – прошептал я Сереже Лисицыну, –
вызывай следователя и изымай сумку.
– Может, сами возьмем да посмотрим, что в ней?
– Не моги. Я специально с Татьяной консультировался. Если в
ней какая-нибудь улика, поди потом доказывай, что ты ее не подбросил.
– Но мы же только посмотрим, – взмолился он.
– Ага, а потом следователь ее на экспертизу отправит, найдут
наши с тобой пальчики, и начнется все сначала. Если ты сейчас в нее полезешь,
то во избежание неприятностей тебе придется просить сотрудников быть чем-то
вроде понятых, которые потом подтвердят, что ты действительно нашел сумку
именно здесь и ничего в нее не подложил. Стало быть, тебе придется остаться и
глаз с нее не спускать, поскольку среди присутствующих могут оказаться
заинтересованные лица. А кто будет вызывать следователя и всех остальных? Да
при такой ситуации твой любимый начальник через десять минут узнает, что я
все-таки влез в это дело, несмотря на его недвусмысленные высказывания. Все,
Серега, я побежал. Сообщи потом, что в сумке лежит, ладно? Буду ждать. Кстати,
ты мою Мезенцеву нашел?
– Нашел.
– Сказал, что мы с Лилей сегодня на пляж не придем?
– Сказал все, как вы просили.
– А она что?
– А они сильно гневались. – Сережа улыбнулся. –
Сказали, что у вас ума не хватит ребенку фрукты купить.
Конечно, Маргарита опять в своем репертуаре. Она почему-то
считает, что материнский долг заключается только в том, чтобы пихать в ребенка
витамины. Лучше бы она побольше разговаривала с Лилей, а не откупалась от нее
сладостями.
Я шагнул к лифту и нажал кнопку вызова, больше всего на
свете желая не нарваться случайно на Риту. Двери кабины уже открылись, когда ко
мне подскочил Сергей.
– Владислав Николаевич, а материалы-то!
– Какие материалы?
– Для Татьяны Григорьевны. Я же все приготовил и с собой
взял, думал вечером к вам заглянуть, отдать. Может, возьмете?
– Спасибо, Сережа, возьму обязательно.
Он зашел в кабину, и мы вместе спустились на третий этаж,
где Лисицыну временно оборудовали что-то вроде кабинета, куда он мог приглашать
для бесед капризных кинодеятелей. Смешно было бы надеяться, что они будут
приходить к нему в УВД.
Материалов о пожаре в Летнем театре было неожиданно много,
целая пухлая папка. Я сунул было ее под мышку и с усмешкой подумал, что
оказался точь-в-точь в такой же ситуации, как и погибшая Оля Доренко. Придется
мне искать какой-нибудь пакет с ручками, и самое смешное, если он окажется
фиолетово-желтым. Но, похоже, в ближайшем к гостинице магазине продавались
только такие.
Дома все были в сборе, за исключением Ирочки, которая
отправилась с седобородым Мазаевым куда-то на прогулку. На нижнем этаже Сильвия
Пфайфер изображала очередные телевизионные тропические страсти, наши хозяева
увлеченно следили за ними, сидя перед экраном. Таня с Лилей перебрались на
галерею второго этажа, Таня по-прежнему работала, а Лиля молча сидела рядом на
стуле и следила за рождавшимся на ее глазах текстом. Ну что я за отец! Ребенок
приехал на юг, к морю, и целый день не выходит со двора. Никуда это не годится.
– Танечка, я вам принес материалы о пожаре, – сказал я,
протягивая ей папку.
Она тут же сняла с колен свой мини-компьютер и схватила ее с
такой торопливой жадностью, с какой маленькие дети хватают принесенные
взрослыми подарки.
– Ой, спасибо, Дима, огромное спасибо. Когда их нужно
вернуть?
– Я не спросил. Наверное, это не срочно, Сереже сейчас не до
пожара. Читайте, пока не отнимут. Лиля, может, сходим искупаться?
По лицу девочки было понятно без слов, что купаться она не
хочет. Она хочет или сидеть рядом с Татьяной, или читать, лежа на кровати. Но я
проявил завидную настойчивость, упрекая себя в душе за то, что совершенно не
забочусь о ее здоровье. На самом деле для купания время было не очень
подходящее, солнце клонилось к закату, жара постепенно спадала, и выходить из
воды было уже холодно. Поэтому я пошел на компромисс, решив просто посидеть на
пляже и подышать целебным морским воздухом.
Пляж был почти пуст. Мы уселись на лежаки, Лиля – с книжкой,
я – с мыслями о старике Вернигора. Конечно, семьдесят два года – такой возраст,
когда во внезапной смерти нет ничего необычного. Но когда эта смерть случается
уж очень «вовремя», мне это обычно не нравится.
Я растянулся на деревянном ложе, положив руки под голову и
прикрыв глаза. Воздух был прохладным, с запахом йода и тины, и мне стало
удивительно спокойно и хорошо. Я вдруг понял, что ни за что, ни за какие блага
и деньги не вернусь на работу в милицию. Я перестал ее любить, эту богом
проклятую работу, я устал от постоянно ощущаемого презрения людей, от матерных
криков начальников, от болей в желудке, которые появляются всякий раз, когда
два-три дня подряд приходится жевать бутерброды всухомятку и на бегу. Я устал
от бессонницы, от отсутствия нормальных выходных, от унижения, которое
приходится испытывать каждый раз, обращаясь с просьбами к вышестоящему
начальству. У меня два ранения, ножевое и пулевое. И я устал от чувства
собственного бессилия, когда на тебя одно за другим сыплются преступления,
которые ты не можешь раскрыть, потому что свидетели молчат. А молчат они
потому, что ты ничего не можешь противопоставить их страху или жадности. Их
запугали или им заплатили, а ты в ответ можешь только просить, уговаривать и
давить на давно всеми позабытый миф о гражданском долге. Но если уж этим
гражданским долгом пренебрегают даже власти, то можно ли требовать чего-то
большего от рядовых граждан? И я не хочу заниматься убийством Оли Доренко,
которую я давно и хорошо знал, и Люси Довжук, которую я знал совсем мало. Я
утратил сыщицкий азарт. У меня пропал кураж. И влез-то я в это дело только
потому, что хотел искупить собственную ложь и помочь бедняге Гарику Литваку. И
единственное, почему я еще барахтаюсь в этом дерьме и пытаюсь что-то изобразить
из себя, это искренняя симпатия к молодому оперу Сереже Лисицыну с щенячьими
глазами, у которого тоже вот-вот опустятся руки, потому что ничего у него не
получается и за восемь месяцев работы нет ни одного преступления, раскрытием
которого он мог бы гордиться. И еще Таня… Я не привык сам себя обманывать,
поэтому честно признаюсь: она мне нравится. Она мне больше чем нравится. И она
так не похожа на Риту – мой эталон женской красоты. Перед Татьяной мне
почему-то не хочется терять лицо.
Я не заметил, как задремал под шум волн. Мне снилась
Татьяна, обнаженная, со сладкими губами, распущенными платиновыми волосами, с
полным белокожим телом. Она обнимала меня прямо здесь, на опустевшем
предвечернем пляже, гладила по спине, по голове, по плечам, и я растворялся в
ее большом теле, чувствовал себя маленьким и защищенным. Сон не был
эротическим, я не испытывал возбуждения, просто мне было так хорошо, что я во
сне подумал: наверное, вот это и есть счастье, когда рядом с тобой женщина, от
которой исходит доброта и покой.
