Теперь я смотрел на бородатого социолога совсем другими
глазами. Меня сбила с толку его седина, а оказалось, что он моложе меня на
четыре года.
– Получается, что борьба за приз идет не только среди
актрис, но и среди актеров, – задумчиво сказал я. – Никакого другого
объяснения этим трем смертям я дать не могу. Но в то же время понимаю, что так
не бывает. Одна актриса ради получения большой премии может пойти на убийство
конкуренток, но чтобы на том же самом фестивале точно такой же план начал
осуществлять и мужчина-актер – это уж извините. Совпадения, конечно, бывают, но
не такие.
– Значит, эти три случая нужно разбить на две группы. Две
смерти женщин связаны с поисками кассеты, а убийство Юшкевича – с борьбой за
приз.
– Да, так уже лучше, – согласился я. – Или
наоборот: убийства актрис связаны с призом, а Юшкевича убили вообще по причине,
не имеющей отношения к кинематографу и к фестивалю. Ревность, любовь, месть и
так далее.
– Тогда у тебя «провисает» кассета, – рассудительно
заметил Юрий.
– Ты знаешь, мне кажется, она вообще тут ни при чем. Ее и
Сережа Лисицын смотрел, и мы с девочками, и ничего там не увидели.
– Но там обязательно должно что-то быть.
– Почему?
– Потому что из того, что ты мне рассказал, явно следует,
что старик Вернигора умер, прочитав в газете об убийстве Ольги Доренко, которой
он накануне, буквально за несколько часов до убийства, дал кассету. Зачем он
это сделал? И почему так остро отреагировал на ее смерть? Значит, у него были
все основания полагать, что Доренко убили из-за кассеты, и он чувствовал себя
виноватым. Ни при каких других условиях у него не случился бы инфаркт. А коль
он думал, что Доренко могли убить из-за его кассеты, стало быть, на ней
непременно что-то есть. Должно быть.
– Но мы смотрели, Юра. Мы очень внимательно смотрели. Нет
там ничего. Собрания ветеранов и работа клуба «Патриот». Работа кружков,
соревнования. Больше ничего.
– Жаль, что ты отдал кассету. Я бы тоже посмотрел. Четыре
пары глаз – это, конечно, хорошо, но и пятая не помешает.
И тут я спохватился.
– Слушай, а кассету-то я как раз и не отдал. Она до сих пор
у меня в сумке валяется. Только «видака» нету.
– Не проблема, – тут же откликнулся он. – У моих
хозяев есть.
Мы подошли к нашей калитке, и тут же нам навстречу бросилась
наша хозяйка Вера Ильинична. Вид у нее был встревоженный и виноватый.
– Ой, девочки, вы, когда уходили, свою дверь запирали?
Так. Начинается. Вернее, продолжается. Мой парень со
стеклянным барабаном явно перестарался, доставая несчастливые билетики. Видно,
решил пойти на рекорд.
– Конечно, запирали, – ответила Ирочка. – А что
случилось?
– Да нас с Григорием Филипповичем дома не было, а пришли – я
смотрю, у вас дверь нараспашку. Я подумала, вы уже вернулись, а вас что-то не
видно, и голосов не слыхать. Я к вам поднялась, а вас нет никого. Вот боюсь, не
обокрали бы. Я ж ваших вещей не знаю, вы посмотрите скорее, все ли на месте. А
то милицию вызовем.
Ирочка опрометью бросилась вверх по лестнице, следом за ней
поспешила Татьяна. Мы с Мазаевым присели во дворе за стол, ожидая их
возвращения. Девушки спустились вниз почти сразу, и лица у них были убитые.
– Пропал Танин компьютер, – сообщила Ира, едва
сдерживая слезы.
Татьяна молча села за стол рядом с нами и взяла из моей
пачки сигарету. До этого я ни разу не видел, чтобы она курила. Губы у нее
побелели, руки тряслись. Еще бы – полторы тысячи долларов отправились псу под
хвост, и наполовину написанная книга последовала туда же. Ирочка горько плакала
на широком плече Юры Мазаева, а Таня, которая владела собой гораздо лучше,
молча курила, но по судорожным глубоким затяжкам я видел, что она очень сильно
расстроена. Обычно я как-то нахожу слова утешения, которые говорю потерпевшим,
но тут я так и не придумал, что ей сказать. Она – следователь и знает все эти
слова лучше меня. И точно так же знает, что цена этим словам невелика. Если убийства
у нас еще худо-бедно кое-как раскрываются, то кражи – очень редко. Примерно
двадцать процентов, одна из пяти. А учитывая сегодняшний решительный настрой
моего крылатого «билетмейстера», я мог бы голову дать на отсечение, что кража
Таниного компьютера попадет в оставшиеся восемьдесят процентов.
Татьяна затушила сигарету и глубоко перевела дыхание. Я
понял, что она с трудом сдерживается, чтобы не расплакаться.
– Хорошо, что я все материалы Сереже утром вернула, –
сказала она дрожащим голосом. – Как чувствовала.
Вера Ильинична, причитая и охая, набирала телефон милиции,
но там все время было занято.
– Бросьте, Вера Ильинична, не надо никуда звонить, –
сказала Таня уже более уверенным тоном. – Им сейчас не до нас, у них на
фестивале еще одно убийство произошло.
– Но как же, Танечка, ведь вещь пропала… Такие деньги… –
лепетала хозяйка, хотя на лице ее явственно проступало облегчение.
Конечно, ее можно понять. Вызывать милицию на ночь глядя –
обеспечить себе бессонницу до утра. А потом вся улица будет знать, что в доме
номер восемь квартирантку обокрали, стало быть, хозяева ненадежные и замки
плохие. Зачем ей такая репутация? Сезон-то в самом разгаре.
– Бог с ними, с деньгами, новые заработаю, – махнула
рукой Таня. – Повесть только жалко. Там уже страниц двести было написано.
Но это, наверное, судьба, да, Дима? Помнишь, мы говорили с тобой о том, что
свою следующую вещь я напишу об убийствах на кинофестивале, после того, как
закончу про пожар в Летнем театре. Стало быть, про пожар повести не будет. Зато
можно прямо сейчас начинать работать над новой вещью. По горячим следам.
Она вымученно улыбнулась мне. Я воровато огляделся и,
убедившись, что Лили поблизости нет, обнял ее и поцеловал в висок.
– А где Лиля? – тут же спросила Татьяна, словно угадав
мои мысли.
– Наверху, в комнате. Читает, наверное.
Мне пришло в голову, что, если бы я не взял Лилю с собой в
гостиницу, вор наткнулся бы на нее, оставшуюся одну в пустом доме. При мысли о
том, что могло бы произойти дальше, я похолодел. В лучшем случае, у ребенка был
бы нервный срыв от пережитого страха. А про худший я предпочитал не думать. Я
слишком хорошо знал, как часто преступления, задумывавшиеся как кражи,
перерастают из-за появления свидетелей в грабежи, разбои, а то и убийства.
Ирочка продолжала всхлипывать, уткнувшись в грудь Мазаеву, и
я понимал, что она оплакивает не только компьютер, но и недописанную повесть.
Татьяна говорила, что за авторский лист ей платят в издательстве двести
долларов. Повесть на пятнадцать авторских листов, то есть на триста шестьдесят
страниц, принесла бы им три тысячи долларов. А это – еще три квадратных метра
Ирочкиной квартиры. Может быть, кому-то эти три квадратных метра покажутся
смешными, но только не Ирочке, которая добровольно принесла себя в жертву
любимому брату и его жене и которая теперь терпеливо складывает эти смешные
метры, дожидаясь, пока они не вырастут до размеров отдельной квартиры. В конце
концов, три квадратных метра – это ванная. Или три встроенных шкафа, что тоже
немаловажно.
