– Нет. Но я не люблю, когда меня держат за «болвана»,
особенно если мои карты вполне позволяют вистовать.
– Ты играешь в преферанс? – удивился я. – Откуда такая
терминология?
– Дима, но я же следователь, – усмехнулась она, –
а не базарная торговка. Я не гоню самогон, но знаю, как это делается. Точно так
же, как знаю технологию хищений в химической промышленности, хотя по профессии
я не химик и не вор.
– Сейчас проверим, – весело сказал я. – Я пришел к
уголовнику Жорику и велел ему узнать, у кого есть аппаратура для ночной съемки.
Шесть пик.
– Ты хотел найти человека, который нас с тобой щелкнул во
время непристойного прелюбодеяния в саду. Шесть треф.
– Я пришел к уголовнику Жорику. Шесть треф здесь.
– Ты хотел поставить в известность о своих намерениях
местную уголовную среду. Шесть бубен.
– Я нашел человека, у которого такая аппаратура есть, и
выяснил, что его младший братишка-балбес кому-то ее одалживал за приличные
деньги. Шесть червей.
– Ты проинформировал о своих намерениях среду
полукриминальных малолеток. Шесть без козыря.
– По дороге домой я понял, что за мной кто-то тащится. Семь
пик.
– И ты предложил нам пойти погулять, чтобы выманить его за
собой. Семь треф.
– Я не просто предложил вам пойти погулять. Семь треф здесь.
– Ты предложил мне пойти с тобой. Ты хочешь, чтобы Юра
Мазаев тебя прикрыл. Семь бубен. Сдавайся, Стасов. У тебя красные масти слабые,
а на восемь треф ты не потянешь.
Я рассмеялся и крепко прижал Татьяну к себе.
– Таня, а если я сделаю тебе предложение, ты его примешь?
– Какое предложение?
– Брачное.
От неожиданности она споткнулась.
– Ты с ума сошел, Дима. Мы знакомы всего неделю. Откуда
такие бредовые мысли?
– Так что, ты мне отказываешь, что ли?
– А ты согласишься переехать в Питер?
– Запросто.
– А как же Лиля? Ведь если ты уедешь из Москвы, ты будешь
видеть ее совсем редко.
– Тогда я заберу тебя в Москву.
– Да ну? В коробку упакуешь и отправишь в грузовом вагоне?
– Опять не годится? Тогда я заберу Лилю в Питер. Так пойдет?
– А как твоя Маргарита к этому отнесется?
– Плохо, конечно, – вздохнул я. – Но, в конце
концов, нет неразрешимых проблем, есть неприятные решения. Я что-нибудь
придумаю.
– Ну, думай, думай. Когда придумаешь, тогда и вернемся к
этому разговору.
Перебрасываясь ничего не значащими фразами, мы дошли до
моря. Здесь был не городской пляж, а просто прибрежная полоса рядом с железной
дорогой. Сегодня я уже был в этом месте, осматривался и прикидывал, к какому
месту лучше всего «подтащить» хвост, буде он появится, чтобы на него удобно
было напасть сзади. Такое место я присмотрел и теперь целенаправленно вел туда
Татьяну.
Достигнув заранее намеченной точки, я остановился, обнял
Таню и тихонько сказал ей на ухо:
– А теперь давай разговаривать какие-нибудь глупые
разговоры. С виду должно быть похоже, что мы обсуждаем что-то очень серьезное,
но ни одного слова не разобрать. Если здесь есть кто-то третий, он должен все
внимание переключить на нас с тобой.
– И о чем будем говорить?
– Да без разницы. Хочешь – читай стихи наизусть. Или прозу.
– Ладно. Домовой, страдающий зубной болью, – начала
Татьяна. – Не кажется ли это клеветой на существо, к услугам которого
столько ведьм и колдунов, что можно безнаказанно поедать сахар целыми бочками?
– Что это? – удивился я.
– Александр Грин, «Словоохотливый домовой». Мне продолжать
или ты хочешь что-нибудь другое?
– Нет-нет, другое не надо. Продолжай, пожалуйста, –
попросил я заинтригованно. Затеять оперативную комбинацию, стоять в первом часу
ночи на пустынном морском берегу, знать, что тебе в затылок дышит невидимый
враг, и при этом слушать сказку про домового – в этом что-то было.
– Но это так, это быль, – снова заговорила Татьяна
мягким ласковым голосом. – Маленький грустный домовой сидел у холодной
плиты, давно забывшей огонь. Мерно покачивая нечесаной головой, держался он за
обвязанную щеку, стонал жалобно, как ребенок, и в его мутных красных глазах
билось страдание. Шел дождь. Я зашел в этот заброшенный дом, чтобы переждать
непогоду, и увидел его, забывшего, что надо исчезнуть…
В кустах за моей спиной раздался треск, послышалось тяжелое
дыхание и шум борьбы. Через несколько секунд перед нами стоял Юра Мазаев, а
рядом с ним – тот самый мускулистый бугай Леха, предводитель пацанов, которых я
видел сегодня на набережной. Чего-то в этом роде я и ожидал. Юра крепко держал
Леху за волосы.
– Подсматриваешь, значит? – угрожающе спросил я.
Мускулистый юнец сопел, но хранил гордое молчание.
– Или подслушиваешь? – уточнил Мазаев.
Леха по-прежнему молчал, набычившись и глядя куда-то в
сторону.
– Какого рожна ты за мной таскаешься? Кто тебя послал?
– Никто, – буркнул он. – Я здесь гуляю. Не
запрещено.
Руки у меня чесались вмазать ему как следует и вытрясти из
его гнилой башки мозги вместе с интересующими меня сведениями. Но я понимал,
что делать этого нельзя. Может, этому Лехе и не пятнадцать лет, как Толику
Гущину, но уж точно меньше восемнадцати. И если я сейчас дам себе волю, то завтра
на Первомайскую улицу приедет белая машина с голубой полосой, и меня обвинят в
нанесении телесных повреждений несовершеннолетнему Алексею Тютькину, или
Пупкину, или как там его фамилия. То-то радости будет: подполковник милиции
избил малолетку! Ай, как некрасиво. Уголовное дело возбудят сей же момент, а
меня – в камеру. Конечно, злой дядька-подполковник может сказать, мол, не знал
он, что Леха несовершеннолетний, на нем же не написано, а мускулы-то вон какие,
прямо Шварценеггер в молодые годы, да и росточком его природа не обделила, а в
темноте лица не видно. Но умный Леха тут же в ответ заявит следователю, что
нехороший драчун-милиционер видел его при дневном свете на набережной, и тому
есть не меньше десятка свидетелей, так что обманываться насчет возраста
потерпевшего обвиняемый никак не мог. Интересно, мальчишку проинструктировали
на этот счет или нет?
– Будешь молчать – буду бить, – лаконично предупредил
я. – А бью я больно.
– Малолетку избить – много ума не надо, – пробурчал
Леха уже более уверенно.
Так и есть, его проинструктировали. Теперь в случае чего он
заявит, что предупредил меня о своем возрасте. Вот сукин сын! И кто же это им
так лихо управляет?
– Ну да, а на побегушках быть у твоего инвалида – нужен
гигантский интеллект, – брякнул я наугад. – Кто нас фотографировал?
Ты?
