– Не знаю я ничего. Отпустите, – заныл Леха.
Можно было бы потратить время на то, чтобы попробовать его
расколоть, но я понимал, что в нынешних условиях дело это, скорее всего,
дохлое. Чтобы «колоть», надо или знать о человеке и его окружении достаточно
много, или иметь возможность применять некорректные методы. Был бы я в Москве…
Но я был здесь, в этом южном городе, где у меня не было ни знакомств, ни
связей, ни источников информации. Зато здесь были люди, которым я почему-то очень
не нравился. И почему бы это? Ведь я практически совсем не вмешивался в
раскрытие убийств на кинофестивале, а если и пытался что-то сделать, помогая
Сереже Лисицыну, то ничего стоящего не раскопал и ничего умного не подсказал.
Чем же я им так мешаю? И не просто мешаю, я стою у них как кость в горле, иначе
разве они стали бы покушаться на восьмилетнюю девочку…
– Отпусти его, Юра, – сказал я дрожащим от возбуждения
голосом. – Пусть катится к чертовой матери. Будет нужен – я его из-под
земли достану.
Интерес к мускулистому Лехе у меня пропал, потому что я
наконец понял, что так беспокоило меня, когда я думал о Лиле. И почему же я
раньше этого не вспомнил?
Глава 11
Всю ночь я не сомкнул глаз, мысленно подгоняя часы, чтобы
скорее наступил рассвет. В семь утра я осторожно, стараясь не разбудить сладко
спавшую Татьяну, вылез из кровати, оделся и помчался на переговорный пункт,
благодаря судьбу за то, что у Алика Борзенкова на даче есть телефон. Покупая
жетоны и набирая длинный телефонный номер, я снова и снова вызывал в памяти тот
день, когда мы впервые пригласили Юру Мазаева разделить наше застолье. Юра
болтал с кокетливой Ирочкой, а я – с Татьяной. Лиля читала «Вестник
кинофестиваля».
«Папа, кто такой Олег Юшкевич?»
«Это такой киноактер, доченька».
«А кто такой Виктор Бабаян?»
«Это кинорежиссер. Он фильмы снимает».
В «Вестнике» десятки и сотни имен и фамилий, но Лиля
почему-то спрашивает только об этих двоих. А что, всех остальных она знает?
Почему только эти два имени привлекли внимание восьмилетней девочки? Имена двух
людей, которые трагически погибли в течение нескольких ближайших дней. Моя дочь
– ясновидящая?
К телефону долго никто не подходил, и я сначала даже
испугался, что Алик увез всех на озеро с утра пораньше, но потом в трубке
раздался заспанный голос его жены Куки. Вообще-то ее звали Людмилой, но Алик с
самого начала называл ее Кукла, а вслед за ним это слово стал повторять и их
сынишка, но, поскольку с дикцией у малышей не всегда обстоит благополучно,
вместо «куклы» получилась «кука», и этот вариант закрепился намертво как в
семье, так и среди их общих друзей. Кука ужасно мне обрадовалась, потому что
была очень внушаемой и полностью разделяла страхи своего музыкального супруга
относительно моей безопасности.
– Владинька, у тебя все в порядке? – возбужденно
закричала она.
– Естественно. Как там мой дитеныш?
– Спит. Разбудить?
– Разбуди, пожалуйста, – попросил я, сгорая от
нетерпения.
Жетоны один за другим проваливались в ненасытное чрево
автомата, пока Кука будила Лилю. Наконец я услышал ее голосок:
– Папа?
– Привет, котенок. Как ты?
– Хорошо.
– Не скучаешь?
– Нет, здесь книжек много.
– Отлично, молодец. Котенок, у меня к тебе очень серьезный
разговор.
– Про тетю Таню?
– Да нет же, не про тетю Таню. Помнишь, мы несколько дней
назад обедали, а ты за столом читала журнал, «Вестник кинофестиваля», и
спрашивала меня, кто такие Олег Юшкевич и Виктор Бабаян? Помнишь?
– Помню.
– А почему ты спрашивала именно про них? Ведь в журнале было
много разных фамилий. Почему ты обратила на них внимание? Постарайся вспомнить,
котенок, это очень важно.
– Я эти фамилии видела на бумажке.
– На какой бумажке?
– У дедушки.
– У какого дедушки?! – заорал я в трубку. – Лиля,
пожалуйста, перестань дурачиться. Это очень, очень серьезно.
– Я не дурачусь. – Голос у моей дочурки стал обиженным
и дрогнул. – Когда мы ходили к дяде Сереже в гости, начался сильный ветер,
и у дедушки выпала газета и какие-то листочки. Ты же сам велел мне помочь ему.
– И ты заглянула в эти листочки?
– Да. А что, нельзя было? – испуганно спросила Лиля.
Одной из немногих вещей, которые милицейскому папаше удалось
накрепко вбить в голову своей дочери, был категорический запрет брать чужое. И
Лиля панически боялась сей запрет нарушить. Но мой ребенок был все-таки
неисправим: стоило ей увидеть буковки, она тут же начинала складывать их в
слова.
– И что было в этих листочках?
– Фамилии.
– Какие фамилии? Сколько?
– Много, папа, я не помню.
– И среди них были фамилии Юшкевич и Бабаян?
– Да. Я потому потом и спрашивала.
– Котенок, напрягись, пожалуйста, сосредоточься и вспомни,
какие еще фамилии там были.
– Я забыла, – произнесла она упавшим голоском. – Я
же не знала, что нужно запоминать.
– Ибрайбекова. Была такая фамилия?
– Не помню. Кажется, нет.
– Доренко?
– Тетя Оля? Была.
– Голетиани?
– Не помню. По-моему, нет.
– Иванникова?
– Да, была. Я помню, что была.
– Казальская?
– Нет, кажется. Папочка, ну я правда не помню.
– Довжук?
– А мама говорила, что ее убили…
– Была или нет?!
– Была… Папа, не сердись. Я не виновата…
– Да я не сержусь, котенок, что ты, просто я очень волнуюсь,
потому что у нас с тобой важный разговор. А фамилия Целяева там была?
– По-моему, нет.
– Давай повторим сначала. Ты абсолютно уверена, что видела в
этом листочке фамилии Доренко, Довжук и Иванникова?
– Да. Я уверена.
– А сколько еще фамилий было в списке?
– Эти три, потом те две, про которые я спрашивала, и еще,
наверное, одна или две, но я их прочитать не успела.
– Ладно, котенок, отдыхай, веди себя хорошо, слушайся Алика
и Куку. Я тебя целую. Тебе привет от мамы.
– Спасибо, – вежливо поблагодарила она. – А от
тети Тани?
– И от тети Тани, и от тети Ирочки, и от дяди Юры Мазаева.
Они все тебя обнимают и целуют.
