Сенаторы выслушали Друза, и речь его заставила их призадуматься. По крайней мере в этом он преуспел. Даже Филипп не нашелся что возразить. Цепион хотел было выступить, но Секст Цезарь отказал ему в слове, бросив, что на сегодня уже сказано достаточно и заседание продолжится завтра.
— Ты хорошо говорил, Марк Ливий, — сказал Марий Друзу, направляясь к выходу. — Продолжай отстаивать свою программу в том же духе — и ты станешь первым в истории народным трибуном, за которым пойдет Сенат.
Но настоящим сюрпризом для Друза стало то, что по выходе с заседания к нему подошел Луций Корнелий Сулла, с которым он был едва знаком и который выглядел словно бы возмужавшим после своего возвращения из экспедиции.
— Я только недавно вернулся с Востока, Марк Ливий, — обратился к нему Сулла, — и хотел бы услышать все в подробностях. Я имею в виду два законопроекта, которые ты уже провел, и все твои идеи касательно общественного землевладения.
Сулла действительно был очень заинтересован, ибо был одним из тех немногих присутствовавших при речи Друза, у кого хватило проницательности понять, что перед ними не радикал-реформатор, а, напротив, сугубый консерватор, озабоченный прежде всего сохранением прав и привилегий своего класса.
Дойдя до колодца комиций, они остановились, и Сулла принялся жадно впитывать суждения Друза. Время от времени он прерывал собеседника вопросом, и тогда трибун подробно отвечал, радуясь, что хоть один из патрицианского рода Корнелиев расположен был слушать то, в чем остальные его сородичи однозначно усмотрели бы лишь предательство. В конце продолжительной беседы Сулла протянул Друзу руку, с улыбкой поблагодарил от всей души и заверил:
— Я буду голосовать за тебя в Сенате, пусть даже в народном собрании мне это сделать не дано.
Они направились обратно к Палатинскому холму. Однако продолжить обмен мнениями в более теплой обстановке, за кувшином доброго вина, ни один из них другому не предложил: той симпатии, которая располагала бы к подобному приглашению, не возникло. Перед домом Друза новый союзник хлопнул его на прощание по спине и двинулся вниз по склону холма. Сулле не терпелось поговорить с сыном, чьи советы он начинал ценить все больше, хотя зрелой мудрости в них, Луций Корнелий сознавал, не было ни на грош. Сулла-младший служил ему чем-то вроде резонатора и в этом качестве — при отсутствии многочисленных сторонников — был совершенно незаменим.
Однако по возвращении домой Луция Корнелия Суллу ждало тревожное известие: сын слег с сильнейшей простудой. Кроме того, доложили ему, его ожидал посетитель со срочным сообщением. Однако первая весть напрочь вытеснила из головы Суллы вторую, и он поспешил не в кабинет, а в гостиную, где Элия уложила его сына, решив, что душная тесная спальня — неподходящее место для больного. Войдя туда, Луций Корнелий встретил лихорадочный, но полный обожания взгляд юноши, хлюпавшего носом, и утешающим тоном произнес:
— Если ты будешь усердно лечиться, все пройдет недели через две, если нет — примерно через столько же. Так что доверь лучше Элии заниматься твоим лечением, мой тебе совет.
Затем Луций Корнелий прошел к себе в кабинет, озабоченно гадая, кто бы и с чем мог к нему пожаловать. Вряд ли какой-нибудь клиент, ибо щедростью он не славился. Редкие посетители бывали обычно солдатами или сотниками, которых ему когда-то доводилось встречать и походя облагодетельствовать. Он зачастую приглашал их навестить его в Риме, но мало кому оставлял адрес.
Таинственным посетителем оказался Метробий. И как он сразу не догадался?! Верный признак того, насколько последняя экспедиция сказалась на его умственных способностях… Сколько же сейчас Метробию? Тридцать два, должно быть, или тридцать три. Куда уходят годы? В забвение… Однако Метробий как будто даже не изменился и, кажется, по-прежнему был полностью к его услугам (свидетельством чему мог служить его приветственный поцелуй).
Вдруг Суллу пронизала дрожь. В последний раз Метробий посетил их дом, когда умерла Юлилла. Молодой человек не приносил с собой счастья, хотя и полагал, что любовь — достойная замена счастью. Для Суллы же любовь ничему не могла служить заменой. Он решительно отстранился от Метробия и уселся за стол, после чего отрывисто бросил:
— Тебе не следовало приходить сюда.
Метробий вздохнул, грациозно опустился на стул, предназначенный для клиентов, поднял на Суллу свои чудесные темные глаза, полные печали, и произнес:
— Я знаю, Луций Корнелий. Но я все же тебе не чужой! Ты добился для меня гражданства без статуса вольноотпущенного — и теперь официально я Луций Корнелий Метробий, из рода Корнелиев. И коли уж на то пошло, то я думаю, твой управляющий скорее обеспокоен нерегулярностью моих появлений в этом доме, нежели наоборот. Уверяю тебя: я не делаю и не говорю ничего такого, что могло бы повредить твоей драгоценной репутации! Ни друзьям, ни коллегам по театру, ни моим любовникам, ни твоим слугам… Ты должен мне верить!
— Я знаю, Метробий, и благодарен тебе. — Сулла прогнал невольно навернувшиеся на глаза слезы, поднялся и направился к полке, где у него хранилось вино. — Выпьешь стаканчик?
— Не откажусь.
Луций Корнелий поставил серебряный кубок на стол перед Метробием, затем обнял его за плечи и, стоя рядом, прильнул щекой к густой черной шевелюре. Однако прежде чем тот успел обнять его в ответ, Сулла высвободился и вновь уселся по другую сторону стола, спросив при этом:
— Так что за срочное дело привело тебя ко мне?
— Тебе знаком человек по имени Цензорин? — вместо ответа спросил его Метробий.
— Который? Мерзкий Гай Марций Цензорин-младший или другой — богатый завсегдатай Форума с притязаниями на сенаторский титул?
— Второй. Я и не знал, что ты так хорошо знаком со своими римскими согражданами, Луций Корнелий.
— С момента нашей с тобой последней встречи я успел побыть в должности городского претора. Эта работа заполнила многие пробелы.
— Не сомневаюсь.
— Так что же этот второй Цензорин?
— Он собирается выдвинуть против тебя обвинение в государственной измене: в том, что ты, будучи на Востоке, принял от парфян крупную взятку — в обмен на предательство интересов Рима.
— О боги! — Сулла вытаращил глаза от неожиданности. — Я и не думал, что кого-то в Риме так интересуют мои приключения на Востоке! В Сенате от меня даже не потребовали полного отчета об экспедиции. И вдруг этот Цензорин… Откуда ему знать, что происходило хотя бы за пределами Форума, а не то что к востоку от Евфрата? И откуда это известно тебе, раз до меня не доходило никаких слухов?
— Он любитель буффонады и развлекается тем, что устраивает вечеринки с участием актеров, преимущественно трагиков, — с улыбкой поведал Метробий тоном, в котором не было и тени уважения к тому, о ком он говорил. — Я тоже посещаю эти вечеринки. Нет, Луций Корнелий, не подумай ничего плохого: он вовсе не мой любовник! Я его презираю, но люблю вечеринки — хотя, увы, таких, какие в свое время устраивал ты, ныне не сыщешь. Однако у Цензорина все проходит вполне сносно. Там собирается примерно одно и то же общество, которое мне приятно, и подают хорошую еду и вино. Однако последние несколько месяцев у Цензорина появляются довольно странные личности. И еще он похваляется новым моноклем из чистого изумруда, какого ему ни за что бы не купить, даже если у него и достаточно денег, чтобы выплатить сенаторский ценз. Это камень, достойный Птолемея, а не какого-нибудь завсегдатая Римского Форума.
