— Я рад снова тебя видеть.
— А я — тебя.
— И похоже, радости на сей раз больше, чем во время нашей последней встречи, верно?
— Ах вот ты о чем! — рассмеялась она. — У меня тогда была серьезная размолвка с мужем.
— Я это понял. Но из-за чего? Свет не видел более верной и непорочной жены, чем ты, — уж мне ли этого не знать!
— Он вовсе не подозревал меня в неверности или порочности. Разногласия между нами больше… теоретические.
— Теоретические? — широко ухмыльнулся Сулла.
— Ему не нравятся здешняя обстановка, соседи. Не нравится, что я веду себя как владелица крупного имения. Не нравится Луций Декумий. Не нравится, как я воспитываю наших детей, которые разговаривают на местном наречии так же свободно, как и по-латыни, а еще знают греческий, арамейский, иврит, три галльских наречия и ликийский.
— Ликийский?..
— У нас на третьем этаже поселилась ликийская семья. А дети ходят, где им заблагорассудится, не говоря уже о том, что чужеземные слова они подхватывают с той же легкостью, что камешки на морском берегу. До этого я и не знала, что у ликийцев есть свой язык, причем страшно древний.
— У вас с Гаем Юлием были сильные разногласия?
— Достаточно сильные, — сжала губы она.
— И все это усугублялось тем, что ты умеешь постоять за себя совсем не по-женски, как это не принято в Риме? — предположил Сулла, в памяти которого еще свежа была расправа, учиненная им над дочерью за то, что та пыталась вести себя именно таким образом.
Однако Аврелия была Аврелией. Ее невозможно мерить чужими мерками — столь сильны были ее чары. О ее своенравии говорили повсюду скорее с восхищением, чем с осуждением.
— Да, я сумела отстоять свою правоту. Да так, что муж оказался посрамленным. — Она вдруг опечалилась. — И это-то самое худшее, Луций Корнелий, надеюсь, ты понимаешь? Ни один мужчина его положения не может терпеть, чтобы жена одерживала над ним верх. Поэтому он изобразил полное отсутствие ко мне интереса и не желает даже реванша, несмотря на все мои попытки расшевелить его. О боги!..
— Он разлюбил тебя?
— Не думаю, хотя и хотела бы этого. Это намного облегчило бы ему пребывание здесь.
— Значит, теперь ты ходишь в тоге победителя…
— Боюсь, что да.
— Тебе следовало родиться мужчиной, Аврелия, — умудренно кивнул он. — Никогда еще так ясно я этого не осознавал.
— Ты прав, Луций Корнелий.
— Теперь он был рад отправиться в Азию, а ты после его отъезда вздохнула с облегчением?
— Ты опять прав.
Разговор перескочил на приключения Суллы во время путешествия на Восток. При этом у него объявился еще один благодарный слушатель: юный Цезарь пристроился на кушетке за спиной у матери и жадно слушал рассказы о встречах гостя с Митридатом, Тиграном и парфянскими послами.
Мальчику должно было скоро исполниться девять лет. Сулла не мог оторвать взора от его красивого лица, столь похожего на юного Суллу — и в то же время совершенно не похожего. Юный Цезарь вышел из возраста, когда без конца задают вопросы, и уже умел внимательно и вдумчиво слушать. Он неподвижно сидел, приникнув к матери, глаза его сияли, губы были приоткрыты, а на лице отражался быстрый, переменчивый бег его мыслей.
Когда Луций Корнелий Сулла закончил свое повествование, мальчик принялся расспрашивать его, обнаруживая в своих вопросах большую проницательность, чем Скавр, и большую осведомленность, чем Марий, не говоря уже об интересе, которого у него оказалось больше, чем у них двоих, вместе взятых. «Откуда он может во всем этом разбираться?» — спрашивал себя Сулла, разговаривая с девятилетним мальчишкой так, как говорил бы со Скавром и Марием. Заинтригованный, он наконец сам решил в свою очередь спросить юного Цезаря:
— Как ты полагаешь, что последует?
— Война с Митридатом Понтийским и Тиграном, — не раздумывая ответил тот.
— А почему не с парфянами?
— Нет, с ними войны еще долго не будет. Но если мы победим Понт и Армению, то эти страны окажутся в нашем лагере, и тогда парфяне обеспокоятся, как сейчас Митридат и Тигран.
— Абсолютно верно, юный Цезарь, — кивнул Луций Корнелий.
Они проговорили так еще с час, после чего Сулла встал и откланялся, потрепав на прощание своего малолетнего собеседника по голове. Аврелия проводила гостя до двери, по пути дав знак Евтиху, чтобы тот вел детей спать.
— Как твои домашние? — спросила она, когда он уже открыл дверь в ночь, которая до сих пор бурлила людьми.
— Сулла-младший лежит с сильной простудой, а у Корнелии с лицом не в порядке…
— Насчет простуды понятно, а что случилось с девочкой?
— Я ее избил.
— Понятно. И за что же?
— Они с молодым Марием, видишь ли, вздумали пожениться, а я уже обещал ее выдать за сына Квинта Помпея Руфа. И она решила доказать свою независимость, уморив себя голодом.
— Ecastor!.. Думаю, бедная девочка даже не знала об усилиях, которые предпринимала для этого ее мать?
— Не знала.
— Но теперь-то знает?
— Разумеется.
— Что ж… я немного знакома с молодым человеком, о котором ты говоришь, и уверена, что она с ним будет много счастливее, чем с Марием-младшим.
— Я считаю точно так же! — рассмеялся Сулла.
— А что Гай Марий?
— Он тоже не желает для своего отпрыска этого брака. Он прочит Марию-младшему дочку Сцеволы.
— Он получит ее для сына без больших сложностей, — рассудила Аврелия и поприветствовала какую-то подошедшую к ним женщину: — Ave, Турпилия!
Женщина, похоже, хотела переговорить с Аврелией. Сулла воспользовался этим, чтобы окончательно откланяться, предоставив женщинам беседовать друг с другом, и растаял в темноте. Он не боялся в одиночку разгуливать ночью по этим местам. Аврелия тоже не беспокоилась за него. Единственное, что ей показалось странным, — это то, что вместо того, чтобы спускаться вниз, к Форуму и Палатинскому холму, он направился вверх по улице Патрициев. Направлялся же Сулла к дому Цензорина, который проживал в респектабельном районе, населенном всадниками. Но все же не настолько респектабельном, чтобы жители его могли позволить себе носить дорогие изумрудные линзы.
Привратник в доме Цензорина поначалу не хотел его впускать, но Сулла умел обращаться с этой породой людей. Он так свирепо глянул на того, что в голове слуги словно бы щелкнула какая-то задвижка, и он машинально распахнул дверь перед грозным гостем. Все с той же угрожающей улыбкой на лице Сулла прошел по узкому коридору в гостиную и остановился, озираясь по сторонам. Слуга же поспешил на поиски хозяина.
Жилище Цензорина выглядело изнутри очень мило. Фрески на стенах были совсем свежие и изображали — в новомодном стиле, в красных тонах — мифологические сцены с Агамемноном и Ахиллом. Изображение обрамляли расписные темно-зеленые панели с нарисованными на них агатами. Пол был выложен цветной мозаикой. Темно-лиловые занавеси явно происходили из Тира, а кушетки были устланы прекрасными, шитыми золотом покрывалами ручной работы. Вовсе недурно для среднего представителя сословия всадников.
