— Можете идти, — отрывисто бросил отец ее охранникам и холодным взглядом посмотрел в непокорное лицо дочери.
Изысканная красота: белоснежная кожа, золотые волосы отца и очарование ее покойной матери. Разве только глаза у нее были свои, очень большие и ярко-голубые.
— Что же ты собираешься сказать в свою защиту, девочка?
— Я готова, отец. Можешь бить меня, пока не убьешь, — мне все равно! Потому что я не выйду за Квинта Помпея, и ты не сможешь заставить меня!
— Если я велю привязать тебя и всыпать тебе как следует, моя девочка, ты выйдешь за Квинта Помпея, — проговорил Сулла тем мягким тоном, который предшествовал у него взрыву неистовой ярости.
Но несмотря на все ее слезы и вспышки раздражения, она была в большей степени ребенком Суллы, чем Юлиллы. Корнелия крепко уперлась ногами в пол, словно ожидая ужасного удара, и сапфировые огоньки вспыхнули в ее огромных глазах.
— Я не выйду за Квинта Помпея!
— Клянусь всеми богами, Корнелия, выйдешь!
— Не выйду!
Обычно такое демонстративное неповиновение могло вызвать у Суллы неудержимое бешенство, но сейчас — может быть, потому, что он увидел в ее лице что-то от своего умершего сына, — он не смог рассердиться по-настоящему. Сулла только зловеще засопел носом.
— Дочка, ты знаешь, кто такая Пиета? — спросил он.
— Конечно, знаю, — осторожно ответила Корнелия Сулла. — Это Долг.
— Ответь подробнее, Корнелия.
— Это богиня обязанностей.
— Каких обязанностей?
— Всяких.
— Включая и обязанности детей перед их родителями, не так ли? — поинтересовался Сулла сладким голосом.
— Да, — сказала Корнелия Сулла.
— Непокорность по отношению к pater familias — это ужасная вещь, Корнелия. Это не только оскорбление Пиеты. Согласно закону ты должна повиноваться главе твоей семьи. Я — pater familias, — сурово произнес Сулла.
— Самая первая обязанность у меня — перед самой собой, — заявила она героически.
— Это не так, дочка. — Губы Суллы задрожали. — Первая твоя обязанность — повиноваться мне. Ты в моих руках.
— Пусть даже я в твоих руках, отец, но себя я не предам!
Губы его перестали трястись; Сулла разразился громким хохотом.
— О, пойди прочь! — сказал он и, все еще смеясь, крикнул ей вслед: — Ты выполнишь свою обязанность, или я продам тебя в рабство! Я сделаю это, и ничто не остановит меня!
— Я и так уже рабыня! — донеслось до него.
Боги, какого солдата она могла бы произвести на свет! Когда его веселье улеглось, Сулла сел за стол и принялся за письмо жителю города Смирны Публию Рутилию Руфу.
Вот что произошло, Публий Рутилий. Нахальная маленькая дрянь сокрушила меня. И не оставила никакого выбора. Исполнить мои угрозы? Вряд ли подобная мера может способствовать моему избранию в качестве консула в союзе с Квинтом Помпеем. Мертвая или проданная в рабство, девчонка не будет нужна ни мне, ни Квинту Помпею-младшему. А я просто буду вынужден связать и отхлестать ее, чтобы заставить выйти за него замуж! Есть ли другой выход? Так что же мне делать? Я спрашиваю тебя серьезно, я в отчаянном положении — что мне делать? Я помню легенду о том, что именно ты помог разрешить дилемму Марка Аврелия Котты, когда ему требовалось найти мужа для Аврелии. Так вот тебе еще одна дилемма для разрешения, о обожаемый и почитаемый советчик!
Признаюсь, дела здесь обстоят так, что если бы не моя не способность выдать дочь замуж — а мне необходимо это сделать! — я никак не смог бы остановиться и написать тебе письмо. Но теперь я его начал и, в надежде, что ты мне поможешь, могу сообщить тебе заодно и о том, что происходит в Риме.
Наш принцепс Сената, от которого я только что вернулся, тоже начал писать тебе письмо, так что я не обязан извещать тебя об ужасной катастрофе, постигшей Гая Мария. Я ограничусь лишь изложением своих опасений и надежд на будущее. По крайней мере теперь я предвкушаю возможность надеть мою toga praetexta и сесть на мое курульное кресло из слоновой кости. Я рассчитываю стать консулом! Сенат приказал своим курульным магистратам надеть все регалии в честь победы Гая Мария — и моей! — над марсами Силона. Это обнадеживает и означает, что мы в последний раз видели все эти глупые и пустые знаки траура и тревоги.
В высшей степени вероятным представляется в данный момент, что консулами следующего года будут Луций Порций Катон Лициниан и — страшно подумать! — Гней Помпей Страбон. Что за ужасная парочка! Сморщенная кошачья задница и заносчивый варвар, который ничего не видит дальше своего вздернутого носа. Признаюсь, я совершенно перестал понимать, как некоторые люди приходят к консульскому посту. Ясно, что для этого недостаточно быть хорошим городским претором или претором по делам иностранцев. Или иметь военный послужной список, такой же длинный и славный, как родословная царя Птолемея. Я прихожу к твердому заключению, что единственно реально и важно для меня — быть вместе с сословием всадников. Если ты не нравишься всадникам, Публий Рутилий, ты можешь быть хоть самим Ромулом — и при этом не иметь никаких шансов на консульских выборах. Всадники сажали Гая Мария в консульское кресло шесть раз — и три раза из них in absentia. И он по-прежнему им нравится! С Марием хорошо вести дела. О, всадникам может нравиться и человек с родословной, но не в такой степени, чтобы голосовать за него, если он не распахивает свой кошелек достаточно широко или не предлагает им дополнительных приманок — таких, как более легкое получение займов или внутренней информации из Сената о том, какие вопросы там предполагается рассматривать.
Я должен был стать консулом несколько лет назад. Если бы я еще раньше стал претором. Да, был еще принцепс Сената, который сорвал мои планы. Он сделал это при поддержке тех самых всадников, которые толпами бегали за ним, блея, как ягнята. Да, ты можешь сказать, что я начинаю ненавидеть всадническое сословие все больше и больше. Не правда ли, чудесно было бы оказаться в таком положении, чтобы иметь возможность делать с ними, что я захочу? О, я еще покажу им, Публий Рутилий! Я отомщу за себя — и за тебя.
Что касается Помпея Страбона, то он был страшно занят, рассказывая всем и каждому в Риме, как в Пицене покрыл себя славой. Действительным автором его относительно небольшого успеха, по моему мнению, является Публий Сульпиций, который доставил ему армию из Италийской Галлии и нанес ужасное поражение объединенным силам пиценов и пелигнов еще до того, как вступил в контакт со Страбоном. Наш косоглазый друг подшучивал над ним, запершись в Фирме, где он исключительно комфортабельно устроился на все лето. Сейчас, во всяком случае, он выбрался из своей летней резиденции. Помпей Страбон приписывает себе все заслуги в победе над Титом Лафрением, который погиб вместе со своими войсками. О Публии Сульпиции (он находился там и выполнил большую часть работы) Помпей Страбон даже не упоминает. И словно ему этого недостаточно, агенты Помпея Страбона в Риме изображают его битву намного более значительной, чем действия Гая Мария против марруцинов и марсов.
