Когда Марк Туллий Цицерон появился в регистрационном пункте, который находился на стороне Марсова поля, обращенной к Латинской дороге, он не увидел там ни одного знакомого лица; сплошь пожилые сенаторы-заднескамеечники, призванные для исполнения работы столь же тягостной, сколь важной, работы, которая явно не доставляла им удовольствия. Председатель был единственным, кто взглянул на обратившегося к нему Цицерона, — остальные занимались огромными свитками — и без малейшего интереса окинул взглядом плохо развитую фигуру юнца (Марк Туллий выглядел старше своих лет благодаря большой голове, напоминавшей тыкву).
— Первое имя и семейное имя?
— Марк Туллий.
— Первое имя и семейное имя отца?
— Марк Туллий.
— Первое имя и семейное имя деда?
— Марк Туллий.
— Триба?
— Корнелия.
— Прозвище, если есть?
— Цицерон.
— Класс?
— Первый.
— Отец имел общественную лошадь?
— Нет.
— В состоянии ли ты приобрести собственную сбрую?
— Конечно.
— Твоя триба сельская. В какой области?
— Арпин.
— О, земли Гая Мария! Кто патрон твоего отца?
— Луций Лициний Красс Оратор.
— А в данный момент никто?
— В данный момент никто.
— Можешь отличить один конец меча от другого?
— Если ты спрашиваешь, умею ли я им пользоваться, то нет.
— Ездишь на лошади?
— Да.
Председатель комиссии закончил делать заметки, затем снова поднял голову с кислой улыбкой.
— Придешь за две недели до январских нон, Марк Туллий, и будешь зачислен на военную службу.
И это было все. Ему приказали явиться снова именно в его день рождения. Цицерон вышел на улицу, совершенно униженный. Они даже не поняли, кто он такой! Наверняка они хоть раз слышали его выступление на Форуме! Но если это было и так, то они искусно это скрыли. Очевидно, они намерены направить его на военную службу. Попросив направление на религиозный пост, Марк Туллий создал бы себе в их глазах репутацию труса; он был более чем умен, чтобы понять это. Поэтому он молчал, не желая, чтобы много лет спустя кандидат-соперник поставил черную отметку против его имени в борьбе за консульское звание. Цицерона всегда влекло к друзьям старше возрастом, и теперь он не мог найти никого, чтобы поведать о своих печалях. Все находились на военной службе где-нибудь за пределами Рима — от Тита Помпония до различных племянников и внучатых племянников его покойного патрона и его собственных двоюродных братьев. Сулла-младший, единственный, на кого мог рассчитывать Марк Туллий, был мертв. Некуда идти, только домой. И Цицерон-младший зашагал к дому своего отца на Каринах, чувствуя себя воплощением отчаяния.
От каждого римского гражданина мужского пола требовалось, чтобы он с семнадцати лет записался для прохождения военной службы, а в дни опасности для отечества это должны были сделать и capite censi — неимущие. Однако пока не началась война с италиками, Цицерону и в голову не приходило, что он может быть реально призван для исполнения солдатской службы. Он намеревался прибегнуть к протекции своих наставников с Форума, чтобы обеспечить себе назначение на пост, на котором мог бы блеснуть своими литературными талантами. Юный Цицерон надеялся, что ему никогда не придется надевать кольчугу и нацеплять меч, разве что для парада. Но ему не повезло, и он чувствовал всеми своими хилыми костями, что его вот-вот подчинят системе, которую он ненавидел, что он может умереть, погибнуть в бою.
Его отец, никогда не чувствовавший себя в Риме спокойным и счастливым, отправился к себе в Арпин готовить обширные земли к зиме. Цицерон знал, что он не вернется в Рим раньше, чем его старшего сына возьмут в армию. Младший брат Цицерона, Квинт, которому сейчас было восемь лет, поехал с отцом; в душе Квинт предпочитал жизнь в деревне. Все заботы по дому и присмотр за сыном свалились на мать Цицерона, Гельвию, и она была этим возмущена.
— С тобой у меня одни неприятности! — заявила она, когда старший сын вошел, одинокий и несчастный, в надежде на то, что хотя бы мать выслушает его с сочувствием. — Не лучше ли было бы для тебя, если бы мы с твоим отцом остались дома, и нам не пришлось бы платить за это возмутительно дорогое жилище? Во всем городе не найдется раба, который не был бы вором или мошенником, поэтому все то время, которое я не трачу на проверку расходных книг, я вынуждена тратить на то, чтобы следить за каждым шагом слуг. Они разбавляют вино водой, приносят счет за лучшие оливки, а подают худшие, покупают половину количества того хлеба и масла, которое мы заказывали, а сами едят и пьют в три горло. Мне приходится делать все закупки самой! — Она сделала паузу, чтобы отдышаться. — Это твоя вина, Марк! Все твои нездоровые амбиции! Я всегда говорила; знай свое место. Но меня ведь никто не слушает. Ты упорно вымогаешь из отца деньги на твое изысканное образование, все больше и больше. К чему? Все равно тебе никогда не стать вторым Гаем Марием! Более неловкого мальчика я не встречала. И какая тебе польза от Гомера и Гесиода, скажи мне? Ты же не сможешь сделать пищу из папирусов. Не сделаешь ты из них и сносную карьеру. И я торчу здесь, потому что…
Это было невыносимо. Заткнув уши, Марк Туллий Цицерон убежал в свой кабинет.
Тем, что у него имелся свой кабинет, он был обязан отцу, который передал свою комнату в исключительное пользование своему блестящему и чрезвычайно многообещающему сыну. Держать такого отпрыска в провинциальном Арпине? Никогда! До рождения Цицерона единственным знаменитым человеком из Арпина был Гай Марий. Туллии Цицероны считали себя выше Мариев, потому что Марии никогда не блистали интеллектом и образованностью. И пусть Марии произвели на свет человека войны и действия — Туллии Цицероны могли бы произвести человека мысли. Люди действия приходят и уходят. Люди мысли остаются навсегда.
Эмбрион человека мысли захлопнул дверь своего кабинета, заперся там от своей матери и дал волю слезам.
* * *
В свой день рождения Цицерон с трясущимися коленками снова явился на регистрационный пункт на Марсовом поле и подвергся более краткому варианту исходного опроса:
— Полное имя, включая прозвище?
— Марк Туллий Цицерон Младший.
— Триба?
— Корнелия.
— Класс?
— Первый.
Среди свитков с приказами для тех, кто обязан был явиться сегодня, был найден его свиток; Марк Туллий Цицерон Младший должен был отдать его своему командиру при представлении. Практичный римский ум предусмотрел и ту возможность, что устным приказом смогут пренебречь. Поэтому копия свитка уже находилась в пути к офицерам, занимающимся рекрутским набором в Капуе.
Старательно вчитавшись в пространные замечания, написанные на приказе, касающемся Цицерона, председатель комиссии холодно взглянул на него.
